Беседовала Ирина Евсина
Газета «Благовест», ноябрь 2020 г.
Не прозевать вдохновение!
Политолог и публицист Константин Кеворкян беседует с писателем Юрием Поляковым накануне его 66-летия.
— Юрий Михайлович, в свой день рождения поневоле осмысливаешь прожитые годы, тем более, в Вашем случае это сразу несколько переломных эпох. По Вашим ощущениям — былая большая страна уже утрачена нами навсегда? Не занимаемся ли мы маниловщиной, рассуждая о возрождении былого Союза — пусть даже и на новых основах?
— Как-то сразу вспоминаются после Вашего вопроса строчки поэта Николая Глазкова:
Чем эпоха интересней для историка,
Тем для современников — печальней…
Мне кажется, тот Советский Союз, в котором я родился, вырос, сформировался, уже, увы, невосстановим. Причин для этого печального прогноза много. Есть причины, объективные, связанные с неумолимыми законами геополитики и историческим вектором развития. Есть и субъективные. Когда-то, в начале 1990-х я написал так: «Если Господь хочет погубить народ, Он заставляет его выбирать между Горбачевым и Ельциным». Но главная причина, по-моему, заключается в том, что СССР был устроен отцами-основателями как своего рода «инкубатор», где за счет союзного бюджета и при попечительстве Центра, вызревали новые государства. Зачем? О, это отдельный разговор, ведь Мировая революция была одной из версий глобализации. Москва буквально «высидела» суверенитеты нынешних лимитрофов. Даже когда начался развал, в Кремле никому не пришла в голову простая схема: республики выходят из состава Союза в тех же границах, в каких вошли. Принадлежность остальных территорий, присоединенных за 75 лет по административным соображениям, решается на референдумах. Вы же понимаете, в таком случае сегодня не было бы проблем Новороссии, Приднестровья, Семиречья, Карабаха, Абхазии, Южной Осетии и так далее. Но, видимо, задача сохранения СССР вообще тогда не ставилась на повестку дня. Личная власть ценилась выше целостности страны.
Сегодня мы имеем то, что имеем. Но мы обязаны сохранить в своей политической и экономической орбите отторгнутые куски Русского мира и земли исторически неразделимых с нами народов, а потом создать условия для их воссоединения с материковой Россией. На мой взгляд, эта задача должна стать ключевой для нашей страны, такой же доминантой, какой было собирание отчих земель для московских князей и первых царей. Такой же, как для сионистов создание еврейского государства в Палестине, что казалось невозможным. Почему нет? Более того, именно эта сверхзадача должна стать сердцевиной национальной идеи и формирующейся при лютом сопротивлении либералов нашей государственной идеологии.
— Меня не оставляет ощущение, что в 2014 году нами было сделано далеко не всё, чтобы изменить трагический ход событий на Украине. Некоторые скептики даже утверждают, что причины этого находятся не только в Киеве, но и в Москве. Нет ли у Вас такого же ощущения?
— Я тоже живу со схожим ощущением. Просто убежден, что превращение Украины в анти-Россию заранее планировалось и поддерживалось весьма влиятельными силами из нашей столицы, а в 1990-е — даже из Кремля. Подозреваю, невнятная пассивность РФ на постсоветском пространстве обусловлена теми договоренностями с Западом, по которым власть в нашей стране была передана «семье». Достаточно вспомнить те персонажи, что при Ельцине отвечали за СНГ. Это же паноптикум! Наш правящий слой и сегодня угрожающе неоднороден, «подзападников» там предостаточно. Помню, лет десять назад я оказался в высоком кремлевском кабинете, где просил профинансировать приложение к ЛГ, посвященное современной украинской литературе, прежде всего — русскоязычной. Волоокий столоначальник посмотрел на меня с недоумением и сказал: если газета займется Северным Кавказом, нас поддержат, а на Украину ему плевать. Так и сказал…
— Когда-то в разговоре Вы обмолвились, что Вы «больший Путин», чем сам Путин. Разве так бывает?
— Так не бывает. Но сказано было иначе, мол, я «возможно, больший путинец, нежели сам Путин». А вот так бывает и очень часто. Настоящий лидер, выбирая курс и принимая решения, опирается на господствующие идеи и общественные настроения, а их как раз отчетливее всего выражают публицисты. Не Филипп же Киркоров! Вы, Константин, — сами глубокий публицист-аналитик, и прекрасно это понимаете. Но ведь мы, как публицисты, не скованы в своих умственных моделях и устремлениях обременениями реальной власти, а политик скован и обусловлен. Модель — это одно, а поступок, влекущий за собой неизбежные последствия, — это совсем другое. Мы с Вами все девяностые писали о том, что Россия не должна бегать на поводке у Запада, что нужно рвать ошейник. Это цель. А средства? Путин, как реальный политик, начал постепенно рвать цепь, восстанавливать суверенитет, но учитывая ситуацию, всякие настроения и позиции, даже те, которые ему не нравятся. Я был на историческом форуме в Кремле, когда было объявлено о «возвращении Крыма в родную гавань». Думаете, все лица светились счастьем? Ничего подобного… Не с этим ли связана нынешняя позиция России в отношении Донбасса? Мне кажется, главная драма нашего президента заключается в том, что он смог в своей политике быть настоящим Путиным процентов на двадцать, а то и меньше. В 2014 году на повестке стояла судьба всей Новороссии, но решение приняли лишь по Крыму. Почему? Большая политика сродни шепоту любовников под одеялом. О чем они там договорились, можно только догадываться… Думаю, именно за чрезмерный путинизм меня и попросили на выход из президентского совета по культуре после выпуска в свет книги «Желание быть русским». Еще одна тревожная закономерность: в последние годы в культурной сфере на ключевые посты слишком часто выдвигаются бывшие или латентные антипутинцы. Самый вопиющий пример — это околотеатральный менеджер Бояков, оказавшийся во главе легендарного доронинского МХАТа. А ведь еще недавно он фотографировался в майке с надписью «Хутин — пуй!». К чему бы это? Боюсь, этот караул очень скоро устанет…
— Вам приходилось общаться с различными государственными деятелями и руководителями современной России. Писатель, в какой-то степени, является и психологом — есть ли некая объединяющая эту прослойку черта характера?
— Есть. За редким исключением это люди, которым личное благополучие и благосостояние важнее судьбы Отечества. Причем, это не зависит от того, кто они: консерваторы или либералы, верующие или атеисты… Даже наши патриоты, оказавшись при чинах, начинают любить Отечество с гедонистической ленцой. А тех, кто проявляет неуместную пассионарность и жертвенность, по моим наблюдениям, быстренько выдавливают из власти. Но без жертвенности и бескорыстия изменить или серьезно откорректировать ход истории невозможно. От ленивых бюджетных патриотов страна устала не меньше, чем от продажных либералов.
— Вы в своей публицистике часто касаетесь проблемы «национализации» российской элиты. Но кроме верных читателей, кто-нибудь Вас слышит наверху?
— Об этом я пишу давненько. Первой, пожалуй, была моя статья «Наши гостомыслы», опубликованная в середине 1990-х. В 2017-м я собрал статьи на эту тему в сборник «Перелетная элита», вышедший в известном Вам издательстве «Книжный мир». Кстати, столь модное сейчас у нас, но особенно на Украине, словечко «соросята», применяемое к продажной прозападной интеллигенции, тоже придумал Ваш покорный слуга: так называлась моя колонка в «Труде», кажется, в 1996-м. Мне тогда сразу позвонили из фонда Сороса и предложили лекционное турне по США, но я отказался. Еще несколько лет назад тема «элитной пятой колонны» была почти табуирована. Любопытная деталь: свою статью «Перелетная элита» я, будучи еще главным редактором, не мог в 2016 году напечатать в «ЛГ». Почему? Ну, я же не владелец, как Проханов, газеты. Опубликовал лишь в «Свободной прессе» у Сергея Шаргунова. Сегодня же тема антинациональной элиты стала общим местом. В шоу Владимира Соловьева ее поднимают по много раз за вечер. Но на кадровой политике, по-моему, это никак не отражается. Откровенные агенты влияния, ставшие бюджетными патриотами, сидят на тех же местах и делают то же самое, что и в 1990-е. Недавно один крупный чиновник, который за двадцать лет работы в правительственной структуре буквально выжег патриотическое направление в нашей литературе, получил державную премию «за укрепление единства российской нации». Хоть стой — хоть падай… Впрочем, у Штирлица тоже были и немецкие награды.
