Несмотря на все данные самому себе обещания, я поступил в интернатуру клиники при колледже имени Альберта Эйнштейна в Бронксе. Интерны не только не должны были оплачивать стажировку («Ну ладно, — сказала Мэйв. — Этого я не учла») — я получал зарплату. К этому моменту фонд должен был покрывать лишь мою арендную плату и выделять небольшую сумму на расходы, которую я клал в банк. Я больше не обкрадывал Андреа хоть сколько-нибудь значительным образом, впрочем, я и раньше этого не делал. Я больше не мстил за сестру. Я просто заканчивал свое медицинское образование. Сходился с коллегами, впечатлял профессоров, помогал пациентам и каждый день убеждался в правомерности методики, усвоенной при изучении химии: чтобы быть хорошим специалистом, не обязательно любить свою работу. Короче, я стал интерном, и, хотя по-прежнему совершал редкие вылазки в юридическую школу Колумбийского университета, где, стоя в дальнем углу аудитории, слушал лекции по жилищному праву, эти поползновения были немногочисленны и нерегулярны. Я следил за рынком недвижимости, как другие следят за бейсболом: запоминал статистику, но сам никогда не играл.
Доктор Эйбл по-прежнему присматривал за мной, хотя, возможно, сам бы он сказал, что мы стали друзьями. Он каждые три-четыре месяца приглашал меня на кофе и не отпускал, пока мы не запланируем следующие посиделки. Он рассказывал о своих студентах, я жаловался на загруженность. Мы разговаривали об университетской политике или, когда бывали в лучшем расположении духа, о науке. Я не обсуждал с ним недвижимость и не спрашивал, была ли химия тем самым, чему он изначально хотел посвятить свою жизнь. Мне такое даже в голову не приходило.
Официантка принесла наш кофе.
— Летом мы собираемся в Лондон, — сказал он. — Сняли квартиру в Найтсбридже. На две недели. Наша дочь там работает, Нелл. Вы вроде знакомы.
— Да, мы знакомы.
Доктор Эйбл редко упоминал о своей семье — то ли из уважения к моей ситуации, то ли в силу характера наших отношений, но тем весенним днем он был слишком счастлив, чтобы держать личную жизнь при себе. «Она реставратор. Уехала три года назад в качестве временного научного сотрудника, а в итоге ей предложили постоянный контракт. Не думаю, что она вернется домой».
Тот факт, что однажды в новогоднюю ночь несколько лет назад в их квартире мы с Нелл Эйбл слились в пропитанном шампанским поцелуе, упоминать определенно не стоило. Она вошла в спальню своих родителей, когда я рылся в куче черных пальто на кровати в поисках черного пальто Селесты. В комнате было темно — миллион миль по коридору от музыки и бурного веселья. Нелл Эйбл. На пару минут мы повалились на груду пальто, но потом здравый смысл возобладал.
— С тех пор как она уехала, мы ни разу ее не навещали, — продолжил ее отец. — Вечно вынуждаем ее приезжать. Но Элис наконец-то выбила крупную субсидию на строительство научно-медицинского корпуса. Пять лет она гонялась за этими деньгами. И теперь вот сказала руководству, что уволится, если ей не дадут отпуск.
Элис Эйбл, которая все эти годы любезно накрывала мне место за их столом, работала в департаменте развития медицинской школы Колумбийского университета. Я задумался, было ли мне известно о ее работе что-нибудь еще, помимо этого? Может, доктор Эйбл не раз упоминал об этом за годы: его жена собирала деньги на строительство нового научно-медицинского корпуса. А может, и сама Элис говорила мне про это, а я просто пропустил мимо ушей. Я то и дело встречал ее в кампусе. Она интересовалась моими успехами в учебе. Спрашивал ли я ее о чем-нибудь в ответ, чтобы поддержать беседу, или же отвечал формально и ждал, когда она спросит меня о чем-нибудь еще?
— Сейчас они делают что-то вроде рентгеновского просвечивания картин, — продолжал доктор Эйбл, — чтобы выяснить, нет ли под изображением еще одной картины. Ищут пентименто.
— Где? — спросил я. Не осознавая этого до конца, я чувствовал, как меня настигает собственное будущее.
— В Тейт, — сказал доктор Эйбл. — Нелл работает в Тейт.
Я отпил кофе, сосчитал до десяти.
— Где они будут строить новое здание научно-медицинского корпуса?
Он неопределенно махнул рукой — где-то там, на севере.
— Понятия не имею. Вроде как определиться с местом необходимо в первую очередь, но, пока средства не переведены, они не берут на себя никаких обязательств. Полагаю, где-то рядом с Арсеналом. Слышал про Арсенал? Ох и намучаются же они.
Я кивнул. Когда официантка принесла счет, я его перехватил. Доктор Эйбл начал было сопротивляться, но впервые за все время, что мы были знакомы, я победил.
Прежде чем снова отправиться в Бронкс, я заглянул в университетский книжный, чтобы купить несколько карт кампуса Медицинского центра и Вашингтон-Хайтс. Студенты, встречавшиеся мне по пути, выглядели лет на четырнадцать — нечесаные босые мальчишки идут на пляж. Я присел на ступеньках библиотеки Батлера напротив Южного поля и разложил мои покупки. Как и доктору Эйблу, мне казалось, что для застройки неизбежно выберут площадку около легкоатлетического сектора Арсенала, даже если в медицинской школе еще не пришли к такому заключению. Арсенал собирались переделать в приют для бездомных на 1800 коек — что, несомненно, снизит цены на парковки поблизости. Найти их было нетрудно. К концу недели я заключил контракт на покупку сразу двух — с выплатой через полгода. Столько лет я стучался в запертую дверь и вдруг обнаружил, что она распахнута. Продавец уже давно отчаялся. Он уволил своего брокера и пришел на встречу в рубашке с воротничком и при галстуке, надеясь уладить все своими силами. Он слишком устал и согласился на предложенную мной сделку. Я рассмешил его, сказав, что почти ни у кого из врачей нет своей машины просто потому, что нам негде парковаться. Я понравился ему достаточно, чтобы он почувствовал себя виноватым в том, будто практически впаривает мне две парковки, которые не мог продать последние три года. Он думал, что я перекрываю себе кислород, попросив добавить в контракт еще один пункт: он отказывается от права изменить свое решение, а я отказываюсь от права изменить свое. Мы оба стали заложниками обстоятельств. Продавцу было обещано, что через шесть месяцев он выйдет из сделки с деньгами в руках. Покупатель обещал найти эти деньги и предъявить права на парковку. В ретроспективе это выглядело совершенно очевидным, но в то время я с тем же успехом мог стоять спиной к столу для игры в кости и бросать их через плечо. Я покупал две парковки около огромного приюта для бездомных. Ставил деньги, которых у меня не было, на предположение, что буду владеть землей под зданием, которое еще не было построено. Я рассчитывал, что решение о застройке примут до того, как мне придется подавать на кредит, который никто не одобрит.
Через пять месяцев я продал стоянку терапевтическо-хирургическому колледжу и на немалые вырученные деньги расплатился с продавцом, а также получил ссуду из жилищного фонда и внес задаток за свое первое здание на Западной 116-й улице. Большая часть из восемнадцати квартир была занята, торговые помещения на первом этаже делили между собой прачечная и китайская забегаловка — обе фирмы были в добром здравии. Согласно сравнимым продажам, стоимость здания была занижена на двенадцать процентов. Наконец-то я шел к цели, имея возможость не думать о ресурсах. Я не был врачом. Я был самим собой. Я бросил бы интернатуру в тот же день, когда подписал бумаги на депонирование, но Мэйв сказала нет.
