Если это действительно случится, то люди могут стать для машин лучшим ресурсом. Фактически, объединяясь с человеком, искусственный интеллект может получить преимущество в неблагоприятных условиях и уравновесить процессы, благодаря которым машины превосходят нашу уникальную когнитивную деятельность. Каждый из нас выиграет, а наше сосуществование в дальнейшем приведет нас к тесному сближению и симбиозу.
Разумеется, многие будут сопротивляться и посчитают эту идею губительной или противоестественной. Причин может быть много: религиозные взгляды, вера в святость и неприкосновенность человеческого тела, откровенный страх будущего, все более связанного с технологией. Разумеется, это будет их право. Однако ни луддизм, ни антитехнологический фундаментализм не зарекомендовали себя как жизнеспособные долговременные стратегии в прошлом и вряд ли зарекомендуют в будущем. Мы пользуемся новыми технологиями из-за преимуществ, которые они дают. Если кто-то лишен возможности пользоваться автомобилем, смартфоном или другой популярной технологией, это значит, что условия для него будут крайне неблагоприятными. Оправдание, что нам что-то не нужно, потому что мы не пользовались этим раньше, несостоятельное и ложное. В мире, где когнитивные способности и ресурсы многих людей возросли на порядки, ретрограды просто вымрут. Быстро или медленно – уже детали.
Существует еще вопрос неравенства уровня благосостояния. Как упоминалось в главе 8, ранний доступ к новым технологиям – почти всегда привилегия богатых. Что это будет означать в такой важный для истории человечества момент? Останутся ли некоторые люди, даже если их большинство, в конечном итоге не у дел? Начнется ли война между консерваторами и людьми версии 2.0? Может ли человечество (снова) расколоться на два абсолютно разных вида?
Точка зрения о том, что человечество превратится в новый вид, не нова. С исторической точки зрения мы уже знаем, что от многих человекоподобных видов происходило по одному и более потомку. Мы, Homo sapiens, лишь последние в этой долгой линии. Однако в этот раз характер и скорость превращения Homo sapiens в, скажем, Homo hybridus будет совершенно иной4. Даже если на этот переход потребуются столетия, по сравнению с прошлыми поколениями это будет мгновением. Кроме того, теперь мы способны прогнозировать и сможем предсказать следующий этап перехода и взвешенно обсудить его последствия.
Мы можем лишь размышлять о том, на что будет похоже подобное будущее и что ждет множество людей. Конечно, на телевидении и в Голливуде обожают поговорить о том, что произойдет, если человек и машина станут одним целым. Чаще всего они рисуют перед нами мир бортов
[4] и киберлюдей, в котором у человечества осталась лишь чистая холодная безжалостная логика. Но эта экстраполяция не имеет смысла. Спросите одного из миллионов нынешних киборгов, ощущают ли они себя менее людьми, если в них есть что-то от машины, если не боитесь получить в нос кулаком. Людей с кохлеоимплантами, кардиостимуляторами, вспомогательными желудочковыми системами, стимуляторами мозговой активности, искусственными сердцами, костями, суставами и протезами сетчатки сейчас десятки миллионов. Интересно, если подумать о том, что еще полвека назад таких вспомогательных устройств попросту не было.
Сравните это число с популяцией предков человека, составлявшей всего двадцать шесть тысяч, примерно 1,2 миллиона лет назад5. Переход к следующему воплощению нашего вида уже не за горами, и он не отнял у человечества ничего существенного.
Фактически можно сказать, что сейчас мы больше люди, чем когда-либо в прошлом. Если измерять человечность способностью стремиться и в результате получить более гуманный мир, где меньше жестокости и люди уважительно относятся не только к своему племени, то именно его мы и получили. Об этом говорит и Стивен Пинкер в своей книге «Лучшее в нас» (The Better Angels of Our Nature), подробно рассказывая, как нам удалось построить более спокойный и безопасный мир, чем в другие исторические периоды. Конечно, новостные выпуски внушают многим людям уверенность в том, что смерть и разорение подстерегают их на каждом углу. Но Пинкер утверждает, что это улучшение произошло не из-за изменений в нашей биологии или когнитивной деятельности, а скорее из-за «изменений культурной и материальной среды, в которой мирные мотивации получили высший приоритет».
Я разделяю мнение Пинкера, но с одним лишь исключением: как отметил Кевин Келли, наша культура – часть огромной технологической сети, которую мы плели до сегодняшнего дня, и с такой же технологической сетью мы совместно эволюционировали, а теперь все больше сближаемся. Наше меметическое и культурное наследие эволюционировало, и мы вместе с ним6. Наши судьбы тесно переплелись, и теперь они неразделимы. Я полагаю, дело не просто в окружающей среде или воспитании, а в том, что теперь стало сложной частью человеческого сознания то, что вначале было внешним конструктом7. Это постоянное сближение сможет уберечь нас от худших сценариев пост-сингулярности. Подобная встреча разумов, если она состоится, может гарантировать общие интересы у партнеров и не дать погубить одного из них или обоих сразу.
Наш разум станет не только тремя фунтами нервной ткани, доставшейся нам в ходе естественной эволюции, а совокупностью биологических и цифровых систем. У него будет больше шансов стать ценным партнером на встрече разумов. Способность мгновенно оценивать и совершенствовать мыслительные процессы с помощью суперкомпьютерных процессорных плантаций и запоминающих устройств может оказаться именно той гранью, которая нам требуется, чтобы удержать равновесие в стремительно меняющемся мире.
Возникает интересная последовательность: у людей, как и у большинства млекопитающих, общение было основано на эмоциональном взаимодействии. Когда у нас появились сознание, эмпатия и способность отличать других, эмоции обрели множество оттенков. Затем появились жесты, а также невербальные и доречевые каналы общения. В конечном итоге развился язык, который в устной форме стал все более формализованным, за ним появилась письменность, и ее структура стала еще более формальной. И наконец, спустя очень долгое время, глубокое абстрактное мышление с помощью символов, используемых в математике, логике и естественных науках, смогло представлять идеи и концепции в их чистейшей и самой точной форме.
Машинный разум развивался в противоположном направлении. Компьютерные программы стали результатом формализации логики в XIX и начале XX столетия. С тех пор создаваемые нами компьютеры стали лучше понимать код и язык, который становился все более естественным и понятным неспециалистам.
И если сначала абстрактные инструкции приходилось переводить в формальный код, нынешние компьютеры могут все эффективнее обрабатывать и интерпретировать естественный язык и действовать на его основании. В последние несколько десятилетий для взаимодействия человека и машины применяют различные формы речи, жесты и прочие разновидности невербальной коммуникации. Благодаря последним разработкам в области эмоционального программирования у компьютеров появилась способность понимать разные оттенки эмоций, открывая еще один перспективный и двусторонний канал для обмена информацией.
