И вдруг чувствую прилив такой любви, которой никогда не знала раньше.
1 августа 1939 года
Его головка покрыта нежным шелковистым пушком. Это волосы, но тонкие и светлые, почти прозрачные. От него пахнет молоком и печеньками. Глаза у него темно-голубые, и он так значительно смотрит ими прямо в мои глаза. Мы с ним одно целое, мой сын и я. Кажется, будто он читает мои мысли, а я – его. Он хочет знать меня. Он с таким самозабвением всматривается в каждую черточку моего лица, что его ротик складывается буквой «о», и тогда он начинает пыхтеть от восторга и колотить руками и ногами.
Я разглядываю каждый сантиметр его тела, снова и снова. Никогда не думала, что из меня может выйти что-то столь совершенное. Его ручка сжимается вокруг моего пальца и держит так сильно, что даже удивительно, но вот отпускать он еще не умеет. А когда я беру его на руки, он так забавно поджимает под себя ножки и скрючивает спинку, как будто еще не успел осознать, что места вокруг сколько хочешь и можно вытянуться во весь рост. А когда я кормлю его, он протягивает ручку, хватается за меня и начинает месить пальчиками мою кожу, точно как маленький котенок, когда сосет мать.
Он – самое удивительное существо на свете.
И самое дорогое для меня. Дороже его у меня нет никого во всей вселенной.
Я почти не могу спать, ведь когда я все же засыпаю, то не ощущаю его присутствия. А время идет, и каждый закат, каждый рассвет неумолимо сокращает время, отведенное для нас, приближает страшную минуту прощания. Я целую его в лобик и нежно вытираю слезы, которые упали из моих глаз на его пушистую макушку.
В этой комнатке, под скатом крыши, нам уютно и хорошо, словно в гнезде. Кажется даже, будто сапоги, марширующие сейчас по улицам Лейпцига, Берлина и других городов Германии, не достанут нас здесь никогда. Ах, если бы мы могли прятаться здесь и дальше…
Однако надо придумать имя маленькому человечку. Скоро придется зарегистрировать факт его рождения, а там настанет пора и расставаться.
Джордж. Генри. Уильям. Эдвард. Имена английских королей. Ничего более английского и придумать нельзя.
Но нет, мне нужно что-то попроще. Надо подобрать ему такое имя, которое не будет выделять его среди других английских детей. В общем, необходимо выбирать очень внимательно и осторожно, ведь я еще долго не буду играть никакой роли в его жизни. Как долго, даже сказать нельзя. Имя – это все, что я могу ему дать, и, значит, оно должно быть хорошим.
Я вспоминаю, как давным-давно, в детстве, мама и папа возили меня в Берлин. Мне было тогда лет семь или восемь. День был жаркий, и я подставила ладонь под освежающую струйку воды, которая лилась из каменного рта странного мифического существа, сидевшего на верхушке фонтана. Рядом было кафе, по случаю хорошей погоды столы и столики стояли прямо на улице. И вот из этого кафе то и дело выбегал маленький мальчик, моложе меня, и бегал вокруг фонтана, а за ним каждый раз бежала его мать. Помню, как неодобрительно цокал языком папа: английские дети не знают, что такое дисциплина. «Стэнли! – кричала мальчику мать. – Стэнли!» А потом, догнав, принялась быстро и строго выговаривать ему что-то по-английски, так что я понимала лишь отдельные слова: «отец», «сядь» и «сейчас». Но мальчик, к моему огромному изумлению, и не подумал слушаться, а только смеялся. Вот почему мне так запомнилась эта сценка, ведь я никогда еще не видела ребенка, который так открыто не слушался бы взрослых. А он вырвался от матери и снова побежал вокруг фонтана и так бегал и бегал и смеялся, словно вся его жизнь была одна сплошная беспримесная радость.
Я смотрю на своего малыша, мирно спящего в моих объятиях. Опускаю его в ящик от комода, выстланный изнутри мягкими подушечками и одеяльцами. Можно бы оставить его и спуститься вниз, к Эрне и ее родителям, но я не хочу покидать его даже на несколько минут.
И тогда я вынимаю письмо Вальтера, то самое, которое он написал мне, едва узнав о рождении нашего сына, и перечитываю его снова, в тысячный раз.
Дорогая!
Пишу тебе в ужасной спешке. Сегодня утром я получил телеграмму от Эрны с известием о рождении нашего сына и с тех пор не знаю ни минуты покоя. С одной стороны, я страшно рад, что и с ним, и с тобой все хорошо, но с другой – меня мучает мысль о том, что ты перенесла все это в одиночку, а вскоре тебе предстоит расстаться с малышом и как тебе от этого больно. Все утро я ходил по улицам Лондона, и слезы текли у меня по щекам, когда я думал о вас.
Дома тоже непросто. Наверное, со мной сейчас тяжело жить. Анна знает: все мои мысли – о тебе. Но если ревнует, то молчит и вообще воспринимает всю эту ситуацию с большим мужеством и смелостью. Я восхищаюсь ею за это. И еще одно могу обещать тебе твердо: и нашего малыша, и моих бедных кузенов она окружит заботой и любовью. Мы оба сделаем все, чтобы с нами они чувствовали себя как дома. И все же в глубине души я не перестаю надеяться, что настанет день, когда ты сможешь по-настоящему стать матерью нашему сыну. Я молюсь и надеюсь на то, что этот день придет раньше, чем я думаю.
Будь сильной, моя дорогая Хетти. Все будет хорошо – и пожалуйста, помни, что я люблю тебя больше жизни. Изменить это не может никто и ничто.
Ты в моем сердце, сейчас и всегда,
– Хетти? – В комнату заглядывает Эрна. – У тебя все в порядке?
– Он заснул, – говорю я, сворачивая и убирая письмо. – Я не хотела оставлять его одного.
Она садится рядом со мной и улыбается малышу, спящему в гнезде из одеял. Его крошечные ручки сжаты в кулачки и торчат вверх, словно прикрывая голову.
– Ой, Хетти, какой же он все-таки милый!
Я с изумлением смотрю на нее. Вот она, моя лучшая подруга. Она видела меня в самые тяжелые мгновения моей жизни, видела, как я рожала, подтирала за мной кровь, она и сейчас продолжает рисковать ради меня жизнью. Как и чем я смогу отплатить ей за все?
– Я придумала ему имя. Его будут звать Стэнли.
18 августа 1939 года
Три недели и два дня солнце восходит и заходит. Ранним утром двадцать четвертого дня жизни Стэнли я стою у окна крошечной комнатки в квартире Эрны и держу моего малыша на руках.
Он спит, а я смотрю на него и крепко прижимаю к груди. Его глазки бегают под бледными веками, темные ресницы красиво изогнуты. Грудка опускается и поднимается размеренно и тихо, дыхание вылетает сквозь приоткрытые губы. Во сне он то и дело морщит крошечный лобик, точно уже знает, что ему суждено. И силится понять.
Зачем же ты меня отсылаешь?
Затем, что я слишком тебя люблю, чтобы оставить здесь.
Скоро придут Эрна и ее мать, чтобы забрать его у меня. Мы решили, что будет лучше, если я пока останусь здесь. Они отвезут его, троих детей Йозефа, сына Лены и еще пятерых – итого десять детей – в Берлин, где те сами сядут в поезд и поедут в Гамбург. Оттуда в Роттердам и на пароме в Харидж. Вместе с ними в поезде будут сотни растерянных, несчастных еврейских ребятишек, которых родители, отчаявшись, отослали в Англию, надеясь, что там ничто не будет угрожать их жизни. В Харидже их встретит Вальтер и заберет пятерых к себе домой.
