– Хетти…
– Почему ты знаешь, когда Карл приедет домой? – напускаюсь я на нее. – И почему я этого не знаю?
Меня вдруг начинает тошнить. Мой жакет совсем промок от дождя, и я чувствую, что плечи у меня тоже мокрые. С волос капает вода.
– Потому что он написал об этом в письме.
– В письме? И часто он тебе пишет?
– Не знаю. Я не считала.
– Три. Вот сколько писем он написал мне с тех пор, как уехал. Три. А тебе – больше или меньше трех, Эрна?
– Больше, – шепчет она. – Прости меня, Хетти. Я знала, что нужно было все тебе рассказать, но Карл боялся, что ты расстроишься, и я промолчала. Я поступила неправильно, теперь я это вижу.
– Не смей обвинять Карла!
Мы стоим под дождем, в темноте, и смотрим друг на друга.
– Я не обвиняю, я…
– Почему ты все от меня скрыла? Почему Карл решил скрыть все от меня? Мы же с ним всегда все друг другу рассказываем! И с тобой мы тоже делимся всем.
– Ну конечно. Я и собиралась поделиться с тобой, честно. Просто времени подходящего все не было.
– Ты трусиха, Эрна. Жалкая трусиха.
Значит, это была ее идея. Карл ни за что не стал бы от меня скрывать. Но она уговаривала его молчать. И уговорила. Я представляю, как она долго шепчет ему что-то на ухо. А потом они начинают смеяться надо мной, за моей спиной. Она настраивает его против меня. Моего родного брата! Моя так называемая лучшая подруга!
– Так, значит, это ты его девушка? – Я стараюсь держать себя в руках, не срываться на крик.
– Да.
Острая боль пронзает мне грудь. Карл мой. Я его Мышонок. А он все от меня скрыл. И она тоже все скрыла. Они оба исключили меня. Оба не хотят, чтобы я знала.
– И давно?
– Недавно. Всего несколько месяцев.
– Несколько месяцев! И ты ничего мне не сказала! А как же Курт? Ты его выдумала, сознайся! А еще просила меня не говорить твоим родителям! Боже мой! А как же наша дружба? Неужели она так мало для тебя значит? Или ты просто использовала меня, чтобы подобраться поближе к Карлу? – Я говорю с такой яростью, что капли дождя и слюны брызжут у меня изо рта вперемешку, делая меня уродливой и злой.
Папа. Карл. Эрна.
Трое самых важных для меня людей предали меня.
– Прости меня, – умоляет Эрна; мокрые волосы облепили ей голову, тонкая водяная пленка блестит на лице. – Я не думала, что ты так огорчишься. Мы собирались тебе сказать, честно, только сначала и говорить-то было не о чем, а потом Карл все равно собирался уезжать, и мы оба думали, что это не серьезно. Потом, после лета, после лагеря, мы оба решили, что это не так, но времени для разговора все как-то не находилось.
– И тогда ты выдумала себе парня и рассказала мне о нем. Почему, Эрна? Зачем тебе надо было скрывать от меня правду?
– Я не знаю. Это было глупо. Мне совсем не нравилось тебя обманывать. Честное слово, Хетти. Просто я боялась, что правда разрушит нашу с тобой дружбу.
– А теперь ее разрушила ложь, разве ты не видишь?
Эрна вся поникает от моих злых слов, я вижу, как у нее опускаются плечи. Я сделала ей больно, и мне это нравится. Мне приятно вымещать свою злость на той, кто не может дать мне отпор. Попробуй-ка я сказать что-нибудь такое папе или Карлу. А тут Эрна. Образцовая, безукоризненная Эрна. Уж ей-то я все выскажу, и с удовольствием.
Но ведь ты тоже не все ей рассказала.
О Вальтере я молчу ради его безопасности.
Так что это совсем другое дело.
– Уходи, Эрна, – наконец говорю я. – Оставь меня в покое. Я вас обоих ненавижу. Но тебя особенно. Ты грязная лгунья!
Я поворачиваюсь к ней спиной и бегу прочь под проливным дождем. В груди у меня все болит, я вымокла до нитки, но голоса в моей голове не умолкают, точно с цепи сорвались.
Что ты натворила?
Ты сама негодяйка, связалась с евреем!
Твой отец – мерзавец, завел себе тайную семью.
Ты только что потеряла лучшую подругу.
Хетти Хайнрих, ты самая большая дура в мире.
14 октября 1937 года
Повсюду, куда бы ни шла, я вижу Эрну. В школе. В БДМ. Она смотрит на меня печальными собачьими глазами. Но я не сдаюсь. И не прощаю ее. Чем больше я думаю о нашей ссоре, тем крепче становится моя уверенность в своей правоте. Наверное, папа опять гордился бы мной, если бы узнал, но мне уже все равно, что он обо мне думает. И вообще, Эрна не заслуживает прощения. Плюс это моя страховка на случай, если Ингрид все же решит заговорить. Если я поступлю так, то, когда дело дойдет до ее слова против моего, ей никто не поверит. Ведь все будут знать, на чьей я стороне.
Завтра в Лейпциге большой праздник, съедется вся партийная верхушка. Я должна подготовиться. Очиститься. Снова стать достойной похвалы фюрера.
Папа дома, работает. Я прижимаю ухо к закрытой двери его кабинета. Тихо.
– Войдите, – раздается из-за двери в ответ на мой стук.
– Папа, можно тебя на два слова? Я не отниму много времени.
Папа занятой человек. Еще бы, две работы, две семьи. Неудивительно, что он всегда выглядит усталым.
– Ну конечно, фройляйн Герта.
Он улыбается, когда я вхожу в комнату, и показывает мне на стул возле стола. И тут же давит очередную сигарету в пепельнице, полной недавних окурков. Несмотря на открытое окно, в комнате висит такая пелена дыма, что при первом же вдохе у меня сводит горло.
– Тебя что-то беспокоит?
Я молчу. Смотрю в его круглое лицо с обвисшими мешками кожи под глазами и подбородком. В бледно-голубые, такие знакомые глаза. Мне хочется закричать: «Ты и твоя мерзавка фройляйн Мюллер, вот что меня беспокоит! И еще ваше отродье, та девчонка! Ее ты тоже зовешь теперь Шнуфель?»
– Да, папа, немного, – говорю я вслух. – Одна мысль привязалась и не уходит.
В моей душе гниль. Я чувствую, как она прорастает мне в кости, просачивается в кровь. Но этот поступок очистит меня. Вернет на стезю добродетели. Я снова пойду по пути долга, повиновения и правды. Пути преданности Гитлеру.
Я откашливаюсь.
– Это насчет моей подруги Эрны и ее отца. Я кое-что слышала о них, и это меня беспокоит. – Слова легко срываются с моих губ.
– Продолжай.
– Я…
Вдруг перед моими глазами проносится тень. Это отец Томаса, он сорвался с четвертого этажа и падает в тюремный двор. Несчастный случай? Никто уже не узнает.
– Я занятой человек, Герта, но не настолько, чтоб ы не найти времени выслушать все о твоих тревогах и беспокойствах. Мне очень важно, чтобы ты понимала: ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку, – говорит папа. – В конце концов, без таких хороших девочек, как ты, где были бы сейчас и герр Гиммлер, и даже наш любимый фюрер, а? – И он улыбается мне, тепло и поощрительно.
