20 декабря 1937 года
Хмельная от недосыпа, я шарю в ящике комода, ищу чулки. Надо как-то сообщить Вальтеру о том, что моя вчерашняя встреча с Томасом закончилась катастрофой. Придется, наверное, пойти в то кафе, к Лене, и спросить у нее, где он живет.
Стук в дверь.
– Да? Это ты, мама?
В дверь просовывается голова Ингрид.
– Вам тут письмо. – Она протягивает мне крохотный запечатанный конверт.
– Спасибо, Ингрид. – Я беру послание из ее рук так спокойно, словно получать письма, принесенные посыльным в семь утра, для меня самое привычное дело. Небрежно кидаю его на столик возле кровати.
Ингрид мнется, пожирая письмо глазами.
– Посыльный внизу, ждет. Говорит, может, будет ответ. – Склонив голову набок, она устремляет на меня пронзительный, жесткий взгляд.
Я чувствую, что краснею, и отворачиваюсь.
– А-а. Понятно. Ну, значит, сейчас прочту, – беззаботно говорю я и вскрываю конверт дрожащими пальцами. Телом, как щитом, я заслоняю весточку от любопытных глаз горничной и читаю.
Родная моя!
Я в таком отчаянии, что мне просто необходимо с тобой связаться. Надеюсь, это не осложнит твое положение еще больше. Мне так жаль, что я сердился на тебя вчера. Я очень испугался и потому был резок. Надеюсь, ты сможешь меня простить. Теперь я беспокоюсь за нас обоих. Удалось ли тебе договориться с нашим другом? Давай встретимся рано утром в безопасном месте и обсудим, что нам делать дальше. Может быть, на вокзале? Ты сможешь прийти туда в 6 утра? Так у нас будет больше времени. Можно даже сесть в поезд и поехать куда-нибудь, где меньше любопытных глаз. Дай мне знать, получится ли у тебя.
С любовью,
P. S. Посыльному можно доверять – это сын Лены.
Скомкав записку, я сую ее в карман халата.
– Да, ответить действительно придется. Подожди, Ингрид.
И я торопливо пишу:
Мой дорогой!
Я пыталась говорить с нашим другом, но он, похоже, решительно настроен доставить нам неприятности. Я боюсь за нас обоих. Конечно, я тебя прощаю. Ты имел полное право расстраиваться и сердиться. Да, завтра в 6 утра я буду на вокзале. Принесу еды и денег.
Я запечатываю конверт и, поколебавшись, подписываю: «Лене».
Ингрид едва не лопается от любопытства, когда я отдаю ей письмо. Ее пальцы бегают по нему так, словно она надеется распознать его содержание наощупь.
– Записка моей школьной подруге, – говорю я. Мне не нравится блеск в глазах горничной.
– Конечно, фройляйн Герта, – отвечает та, недовольно поджав губы. – Сейчас передам посыльному. – И она выходит из комнаты, не потрудившись стереть с лица презрительную гримасу.
Секунду я смотрю ей вслед. Но тут же в панике бросаюсь к окну, заламывая руки. А вдруг она меня обманула и никакого посыльного нет? Через пару секунд темноволосый мальчуган лет одиннадцати-двенадцати проходит под вишней, отпирает калитку изнутри и выходит на улицу. В руке он держит что-то белое. Но и этого оказывается недостаточно, чтобы развязать узел страха у меня внутри.
– Алло! Кто-нибудь дома? Я вернулся! – раздается в прихожей голос Карла.
Мой дневник лежит на полу, рядом ручка, на ковре расплылось чернильное пятно. Похоже, что я заснула.
Вскакиваю с сиденья под окном и засовываю дневник под матрас. Бегу вниз, в прихожую. Мама уже там.
– Я задремала! – говорит она, поправляя платье. – Как же хорошо, что ты наконец приехал! Теперь можно отпраздновать Рождество по-настоящему… Не знаю, правда, где твой отец… у него какие-то таинственные дела. Ну и пусть, главное, что ты дома! – Мама вся светится, не сводя глаз с Карла.
Он целует ее и поворачивается ко мне:
– А вот и ты, Мышонок! Рад видеть тебя, растрепка. Что это у тебя с волосами? – Он взъерошивает их и хохочет.
– Отстань! Я тоже спала. Вот волосы и растрепались.
– И мама спала, но у нее с волосами все в порядке!
– Карл…
– Да ладно тебе, глупышка, я же шучу. Ты красотка, как и всегда. Что у нас есть выпить? – Он снимает шинель и бросает ее на вешалку. – Ингрид, принеси, пожалуйста, пива.
Мы все идем в гостиную, где в камине жарко пылает огонь. Брат с кружкой пива в руке опускается на диван, я сажусь рядом с ним, поджав под себя ноги.
– Гауптман Винклер – зверь, – рассказывает он нам. – Бывает, устраивает проверки в пять утра. Кровати должны быть аккуратно заправлены, сапоги начищены до блеска, форма в полном порядке. Мы должны быть одеты и готовы к вылету в считаные секунды. Ты еще не проснулся толком, в голове туман, а он уже орет какие-то команды и засыпает тебя вопросами о технических характеристиках «юнкерсов», «мессершмиттов», всяких подробностях полета и ведения воздушного боя, которые и не спросонья не сразу вспомнишь!
– Ужас какой!
– Но мы с Кунцем, Вульфи и Грегом – это мои друзья – уже привыкли прикрывать друг другу спину. Там без этого нельзя. Гауптман Винклер расслабиться не дает. – Карл допивает пиво. – Хорошо дома. – Улыбаясь маме, он протягивает кружку Ингрид, чтобы та налила ему еще.
Сонная и разморенная теплом от камина, я чувствую, как его голос волнами накатывает на меня. Но тут же вспоминаю про Томаса, и узел страха у меня в животе затягивается еще туже. А вдруг Томас сейчас, вот в эту самую минуту, говорит с папой. Герр Хайнрих, у меня есть основания считать, что ваша дочь вступила в противозаконные отношения с евреем…
– Хетти?
– Мм?
Карл смотрит на меня:
– Я говорю, что хочу встретиться со Штефаном, Франком и Клаусом. Пойдешь со мной? Эрна тоже будет. Посидим где-нибудь, выпьем пива, прогуляемся по городу. На рождественскую ярмарку можем заглянуть. Что скажешь?
– Извини, я… было бы здорово. Конечно, Карл.
– Что ж. – Он встает и потягивается. – Пойду разберу вещи и приму душ.
Карл выходит из комнаты, а мы с мамой с улыбкой смотрим друг на друга. До чего же хорошо, что брат вернулся! Но даже его присутствие в доме не может разомкнуть железные пальцы страха, которые держат меня за горло, грозя вот-вот удушить.
Позже я захожу к Карлу и застаю его на кровати с бутылкой пива в руке.
Я сажусь на краешек, а он поджимает ноги, чтобы освободить мне место.
– Расскажи, как твои дела в Люфтваффе. Только без редактуры, по-настоящему. Я же не мама. Это правда то, о чем ты мечтал?
– Ох, Хетти, даже не знаю… И да и нет. Летать – это так здорово, словами не описать. Там, – он показывает рукой в темное небо за окном, – есть только я и машина. Ее чистая, ни с чем не сравнимая мощь. Я веду; она подчиняется. И как подчиняется! Скорость, маневр! По сравнению с ней планеры – детские игрушки, хотя я только теперь понял, сколько они мне дали. Я так много узнал о ветре, о воздушных течениях, о погоде, вообще о физике. И все это очень полезно.
