– Это понятно, а что еще?
Он судорожно сглатывает.
– Честно говоря, там довольно тяжело. Из-за того что я учился в гимназии, начальники считают меня высокомерным засранцем и вечно норовят влепить какое-нибудь наказание. Например… – Он умолкает, я вижу, как дрожит его губа, но он тут же закрывает рот и снова сглатывает.
– Карл?
– Ничего. Я справлюсь. У меня уже есть пара хороших друзей, они прикрывают мне спину, как я и говорил. А на той неделе гауптман Винклер отвел меня в сторонку и с неохотой, но все же сказал, что я прирожденный пилот. Просто мне надо… надо доказать, что я такой же, как остальные. Вот и все. И я над этим работаю. Так что все будет нормально.
Я смотрю на брата и вижу, как меняется его лицо, когда он заново переживает неприятные моменты.
– Ты уверен? – Я трогаю его за колено.
– Конечно, а как же иначе? – твердо отвечает Карл. – Ну а как тут у вас? Что нового? Рассказывай, – с улыбкой меняет он тему.
Как бы мне хотелось поговорить с ним о Томасе и Вальтере. Спросить, как мне быть с ними дальше. Раньше я бы так и сделала. Но сейчас ему и без моих бед несладко.
– Ну давай выкладывай, – подталкивает меня брат. – Поссорились с Эрной, да? Ты мне такое написала… Видно, была сильно расстроена.
– Прости. Я глупая гусыня, – говорю я, подтягивая колени к груди, и внимательно слежу за его лицом – не сердится ли он. Но Карл улыбается и легко шлепает меня по коленке:
– Эрна тоже была безутешна. Боялась, что ты перестанешь с ней дружить.
– Я чувствую себя такой дурой.
– Ты всегда так: сначала говоришь, потом думаешь. Честное слово, мы совсем не хотели тебя обидеть. Просто все… сложно. Сначала мы вообще никому ничего не собирались рассказывать. Все было… не всерьез. Я собирался уезжать, мы думали: все равно все скоро забудется. Но не забылось. Я хотел поделиться с мамой и папой, но не мог. Боялся, что они скажут родителям Эрны, а они строгие, ни за что не разрешат ей дружить с парнем. Вот почему мы молчали, а не потому, что хотели насолить тебе.
– Я уже поняла.
– Так вы помирились?
– Да. Помирились.
– Отлично! Я очень рад. А то я уже переживать начал.
– Не надо, не переживай, – говорю я, глядя в пол.
Как бы мне хотелось, чтобы мы могли вот так же поговорить сейчас обо мне и Вальтере.
– Хетти?
– Да.
– Это еще не все, я вижу. Я слишком хорошо тебя знаю. Мой Мышонок ничего от меня не может скрыть.
А Мышонок скрыл. Кое-что очень, очень важное.
Вздохнув, я рассказываю ему о том, что тревожит меня во вторую очередь – о папе, фройляйн Мюллер и их ребенке. Карл внимательно слушает, его лицо серьезно.
Когда я заканчиваю, он долго и как-то рассеянно смотрит в окно. Потом, покачав головой, медленно начинает:
– Значит, ты видела, как папа здоровается с фройляйн и берет на руки ее дочку. И только. А тебе не приходило в голову, что это могла быть их первая встреча за несколько лет? Что они просто столкнулись на улице, случайно, и она поспешила похвастаться своим ребенком?
– Нет, все выглядело совершенно иначе.
– То есть тебе показалось, что все так выглядело. А может, ты сама вложила в эту сцену смысл, которого в ней не было?
– Почему ты мне не веришь? Много лет назад, когда я рассказала тебе, что видела из окна ночью, ты тоже заявил, что мне все приснилось. А ведь недавняя сцена на улице доказывает, что и тогда я не спала.
– Она доказывает только одно: у тебя по-прежнему слишком живое воображение, и иногда оно играет с тобой злые шутки.
– Карл… – В горле у меня становится горячо, и хочется взять и стукнуть брата как следует, чтобы он наконец меня услышал. Заставить его слушать.
– Ну хорошо. Предположим, ты не ошиблась и у папы действительно есть любовница. Ну и что? Сейчас у всех любовницы. Особенно у больших начальников. У герра Гиммлера, например. Такова жизнь. Многие даже удивляются, если у крупного чиновника вдруг не оказывается любовницы. Главное, что папа никогда не бросит маму, в этом я уверен. Ну а раз все шито-крыто, то в чем проблема?
Слова брата буквально ошарашивают меня. Я смотрю на него, открыв рот. То есть он считает, что папина любовница и тайная семья – это нормально?
– Как ты можешь так говорить! – возмущаюсь я. – А если бы папа был с маленьким мальчиком, а не с девочкой? Тогда тебе тоже было бы все равно? Или тебя все же задела бы за живое мысль о том, что у твоего отца есть другой сын? – Я останавливаюсь, чтобы перевести дух. – А может быть, он и есть. Кто сказал, что у них только один ребенок?
– Не смеши меня, Хетти. Нет у них никакого сына.
– Почему ты так уверен?
– Господи! Да что с тобой такое? – Он подносит бутылку к губам и делает большой глоток.
– Что со мной? Нет, это с тобой что, Карл?
– Все, не хочу больше слушать твои глупости.
– То есть ты не готов смотреть правде в глаза, так?
– Пора собираться, меня уже ждут в городе, – говорит он, не обращая внимания на мои последние слова. – Ты тоже можешь пойти, если хочешь. – И брат выходит из комнаты.
Я еще долго смотрю на дверь. В глазах у меня слезы. За что он так со мной? Это какой-то новый Карл, не тот, которого я знала. Когда он уезжал, я боялась, что армия его изменит. Так оно и случилось. Огромная, зияющая пустота вдруг открывается у меня внутри. У папы есть любовница и маленькая дочка. У Карла – Эрна. И только я не могу быть с Вальтером открыто, а мама так занята новым проектом, что ее почти никогда нет дома, и даже когда она есть, то все равно сидит по уши в своих бумагах.
И я, впервые в жизни, до боли в сердце вдруг ощущаю свое полное одиночество.
21 декабря 1937 года
Еще не рассвело, а я уже на ногах. Укладываю в рюкзак два комплекта одежды и плащ. Держа туфли в руке, в одних чулках спускаюсь по лестнице.
Зажигаю свет в кухне. Куши, свернувшись, спит в своей корзинке. Едва я вхожу, он приоткрывает один глаз и пару раз взмахивает хвостом.
– Спи, милый Куши, – говорю ему я и ласкаю складчатую шкурку у него на загривке.
Беру из банки деньги, – вообще-то, они предназначены Берте на кухонные расходы – и засовываю их поглубже в рюкзак. Надеюсь, кухарка не особенно пристально следит за приходом-расходом. Достаю из корзинки хлеб и отрезаю от него ломти на сэндвичи.
За моей спиной скрипит дверь. Ну конечно, Ингрид, разве она могла улежать в постели именно сегодня! Я оборачиваюсь, чтобы приветствовать ее, но готовое объяснение застывает у меня на губах: это не Ингрид. На пороге стоит Карл – лохматый, во вчерашней одежде. Запах табачного дыма и спиртного от него я чувствую, даже стоя у стола.
