Откладываю вилку. Нет смысла притворяться, что я ем.
– Но… как ты узнала, кто он?
Берта вытирает руки чайным полотенцем.
– Видела вас двоих пару недель назад на трамвайной остановке. И сразу его узнала. Не забывайте, фройляйн, было время, когда он бывал здесь почти так же часто, как у себя дома, а я всегда его привечала. А еще я сразу поняла, что между вами что-то есть, по тому, как вы смотрели друг на друга: как будто вы одни на всем свете. И вспомнила, как оно было у меня с моим нареченным много лет назад.
Сколько раз я смотрела на нее за эти годы и вот теперь впервые увидела по-настоящему. Берту, которая всегда здесь, как мебель. Я так привыкла к ней, что никогда даже не задумывалась о том, какая она. И вот она сидит передо мной, румяная и круглая, как булка, добрая и простая. Столько знает, обо всем молчит. В глазах – тревога и усталость, как будто груз этих тайн стал для нее слишком тяжел. Внезапно я испытываю к ней глубокую нежность.
– Спасибо, Берта. Однажды, много лет назад, он спас мне жизнь. Ты знала? – (Берта качает головой.) – А вообще, беспокоиться больше не о чем, он уезжает из Германии. Может быть, уже уехал…
Берта медленно кивает и кладет свою руку поверх моей:
– Будьте осторожны, фройляйн Герта. С таким отцом, как у вас, и водить такую компанию… – Она мешкает. – Все это может очень плохо кончиться, особенно для него.
– Я же говорю, беспокоиться больше не о чем. Мы расстались, – произношу я и тут же чувствую настоящую, физическую боль. – Пойду выведу Куши, – добавляю я и встаю.
Мы с Куши уже выходим из кухни, когда я оборачиваюсь и машу рукой Берте, которая все еще сидит за столом. В ответ она приподнимает руку.
Хорошо идти по улице, всем телом встречая тычки и порывы ветра, от которого немеют лицо и руки. Я надеюсь, что холод и физические усилия помогут мне разобраться в хаосе мыслей, притупят боль, которая незваной гостьей расселась в моей душе.
23 октября 1938 года
После похорон мама спешно уезжает к сестре Адель в Веймар.
– Ей нужна забота, – твердо говорит мне папа. – Она не в том состоянии, чтобы оказывать внимание другим. Отдых вдали от любопытных глаз и досужих языков пойдет ей на пользу.
– Но, папа, я ведь тоже могу о ней позаботиться. Могу поехать с ней в Веймар.
– Нет, твое место в Лейпциге. Сегодня из Берлина приедет бабушка Аннамария, приглядеть за тобой и за домом. Завтра ты пойдешь в школу. Пора начинать жить нормальной жизнью.
– Нормальная жизнь не такая.
При одной мысли о том, что вместо нежной, благоухающей цветочным ароматом мамы в доме теперь будет находиться строгая мать моего отца, настоящая пруссачка – губы вечно поджаты, щеки втянуты, спина прямая, точно она аршин проглотила, и вся в черном, – мне становится невыносимо грустно.
– Теперь такая. Надо быть сильной, Герта. Ради матери и ради Отчизны. – Произнося эти слова, папа смотрит в пространство перед собой, точно там ему открываются видения того, что он должен достичь. – Мне надо работать. Работа – лучший способ забыться. – Папа поворачивается в сторону кабинета. – Возможно, я не так часто буду появляться дома, так что смотри, слушайся бабушку.
Как удобно! Маму – в Веймар, а сам к любовнице под крылышко.
Пока я размышляю, чем заняться, в парадную дверь стучат. Еще кто-то пришел.
На крыльце стоит Томас, в руках – охапка желтых роз. Я приглашаю его в дом, ставлю цветы в вазу, и в комнате сразу становится веселее. Как будто скоро придет весна, принесет новые надежды.
В утренней комнате я и Томас садимся напротив друг друга. Ему явно неловко в кресле и в непривычной одежде. На нем костюм, наверняка его лучший, набриолиненные волосы гладко зачесаны, очки протерты.
– Спасибо, что пришел меня навестить. Ты такой добрый.
– Я хотел сразу прийти, как только услышал. Не смог. Смены на фабрике такие длинные. Да и не знал, захочешь ты меня видеть или нет.
Томас, как и все, говорит почти шепотом. От этого мне становится невыносимо душно. Как будто весь воздух стал водой и его ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Это же надо, чтобы с твоим братом стряслась такая хрень. Жалко парня до чертиков, – стиснув зубы, продолжает вдруг Томас.
От грубых слов и неожиданной перемены тона мне становится почти смешно.
– Кофе будешь?
– Конечно.
Я звоню в колокольчик и прошу Ингрид сварить нам свежего кофе. Стоя на пороге, она с удивлением смотрит то на меня, то на Томаса. Странно, с чего бы это? Пожалуй, надо приглашать к нам Томаса почаще.
– Ты такая замученная. И худая, – говорит он, приглядевшись ко мне внимательно.
– Просто сплю мало. И есть почти не могу.
– Понятно. Как мама?
– Безутешна. На время уехала к сестре в Веймар. А ко мне сегодня приезжает бабушка, папина мама. Будет за мной присматривать. Она ужасно строгая.
– Хетти, мне так жаль. Правда. Знаешь, если тебе что-нибудь нужно, ты только скажи, ладно? Я все сделаю.
И он туда же. Все так говорят, хотя что тут можно поделать?
– Я очень рада, что ты пришел, Томас. – И я нисколько не притворяюсь.
Бабушка, приехав, легла вздремнуть после обеда. Я переодеваюсь в форму БДМ. От волнения у меня вспотели руки, неуклюжие пальцы с трудом проталкивают пуговицы в петли. Я знаю, что идти мне нельзя, но не идти не могу: притяжение слишком сильно. Голос Карла отчетливо звучит у меня в мозгу. Держись от него подальше, Мышонок. Держись от него подальше.
– Все хорошо, Карл, – произношу я вслух, хотя в комнате никого нет. – Он уже все равно что уехал. Это в последний раз. Обещаю.
Я иду к складу при магазине, который принадлежит дяде Вальтера. Брюль полна людей: конец обеденного перерыва, и люди спешат на работу и на служб у. Величавые каменные дома тянутся вдоль широких тротуаров еврейского делового квартала. Точнее, бывшего еврейского. Многие универсальные магазины, магазины мехов и адвокатские конторы уже сменили владельцев. Улица понемногу становится арийской. Но вывеска на доме 24 по-прежнему гласит: «Келлер и Ко, меховщики, 1874», – и это одно из последних еврейских предприятий квартала.
Стоя на другой стороне улицы, я смотрю на людей, которые проходят мимо двойных дверей здания напротив. Знакомых никого. Перехожу через дорогу, подхожу к дверям и берусь за металлическую ручку. Она не поворачивается – заперто. Заглянув в стеклянную дверь, я вижу вымощенный плиткой проход, который ведет в глубину здания. Там виднеется железная клетка лифта. Темно. Людей не видно.
Дойдя до угла дома, я обнаруживаю крытый переулок. Сворачиваю и, пройдя всего несколько шагов, вижу в боковой стене здания мехового магазина дверь. Что за ней может быть, если не склад? Сделав глубокий вдох, я берусь за ручку и нажимаю. Дверь без помех скользит в сторону, открывая большое, слабо освещенное помещение.
