– Кажется, это облава, – шепчет Вальтер едва слышно.
– Почему?
– Из-за налогов. Хотя, вообще-то, налоги – только предлог. Быстрее! Кажется, они идут сюда.
Схватив за руку, он тащит меня за собой к задней стене склада.
– Может, убежим?
– На улице сейчас полно гестаповцев. Сюда, скорее!
Вальтер тянет меня в темный угол. Тюки кроличьих шкурок громоздятся до самого потолка, но между этой горой и стеной склада есть проход, совсем узкий. Мы едва протискиваемся в него боком.
С грохотом открывается уличная дверь. Крики. Торопливые шаги. Мы в ужасе застываем. Но Вальтер тут же толкает меня в бок, чтобы я шла дальше, и медленно, постепенно мы проталкиваемся между тюками и стеной в самый угол, туда, где стоит кромешная темнота. Если нам повезет, то луч фонаря нас не достанет.
– А что, если нас найдут? – шепчу я Вальтеру.
– Ш-ш-ш. Не надо ни о чем думать, просто молчи.
Проход, в котором мы стоим, совсем узкий. Спиной я чувствую твердую стену, спереди и сверху на меня давят тюки, сбоку стоит Вальтер. По складу грохочут сапоги. Раздаются резкие окрики, команды. Вокруг нас темно. Как я ни таращу глаза, стараясь раз глядеть хотя бы искорку света, все напрасно. Кто-то кричит, на этот раз близко. Мне нечем дышать. Ужас наваливается на меня со всех сторон, и в этот же миг Вальтер нащупывает мою руку.
– Все в порядке. Стой тихо.
По бетону скребет что-то железное. Громкие шаги. Ближе. Еще ближе. Я прислушиваюсь. Пытаюсь унять дрожь, дышать ровнее, чтобы не билось так сильно сердце.
Кто-то вошел в стеклянный кабинет, где совсем недавно сидели мы с Вальтером. Судя по звукам, один или двое. Слышно, как они потрошат шкафы, выворачивают из стола ящики. Вдруг хлопает еще одна дверь, судя по звуку, не уличная, а внутренняя. Быстрые шаги, голоса. Я чувствую, как цепенеет рука Вальтера.
– Папа и дядя Йозеф, – шепчет он.
Изо всех сил я вжимаюсь спиной в стену, стараясь увеличить зазор между моим лицом и вонючими тюками; даже сквозь одежду кирпичи колют мне кожу. Как жаль, что стена не может расступиться и поглотить нас, принять в свою кирпичную кладку.
– Не впутывайте моего сына. – Это голос отца Вальтера. – Он здесь ни при чем. Если вам нужно кого-то арестовать, арестуйте меня. Он ни за что не отвечает. Он еще мальчик.
– Сколько лет? – рявкает другой голос.
– Девятнадцать. – Это снова отец Вальтера.
– Достаточно, чтобы знать, где добро, а где зло. Мы арестуем вас всех троих.
– За что? – Третий голос, жалобный. – Полно. Какая нужда в том… – Это, наверное, Йозеф.
Слышна какая-то возня, что-то падает, и крик:
– На колени, еврейская сволочь!
– Я не понимаю, ведь мы заплатили все ваши чудовищные налоги! – Это снова Йозеф.
– Заткнись! – едва не рычит гестаповец. – Где твой сын? Мы конфискуем склад. Целиком…
– Нет! – кричит отец Вальтера. – Это последнее, у нас ничего больше не осталось! Есть бумаги – смотрите. Они там, посмотрите, пожалуйста!
Я представляю, как он показывает на маленький стеклянный кубик в глубине склада.
– Да как ты смеешь! – Голос гестаповца вибрирует от гнева.
Я слушаю так внимательно, что различаю каждый нюанс, каждый оттенок их эмоций.
– Ты что, хочешь сказать, я лгу? – продолжает гестаповец, и в его голос я слышу неприкрытую угрозу.
– Я не…
Хрясь! Звук, резкий, как выстрел, но не такой гулкий. Что-то тяжелое, может быть, металлическое, со всего размаху врезалось в тело. Раздается крик, и тут же вопль Йозефа:
– Ублюдки! Что вы на…
– Заткнись, свинья! – Снова глухой удар – и еще вопль.
Рука Вальтера рвется из моей.
– Их убивают! – шепчет он. – Я должен что-то сделать.
– Нет! Остановись, Вальтер. Что ты можешь? – шепчу я, изо всех сил вцепившись ему в локоть. – Они и нас тоже убьют!
Я слышу стон.
– Он жив! Вальтер…
Вальтер не знает, что предпринять, но его готовность бежать туда не слабеет. Я вцепляюсь в него обеими руками. Нельзя отпустить Вальтера.
– Где парень? – Голос другой.
– Дома, наверное. Где ему и положено быть, – говорит Йозеф, твердо, но с намерением успокоить.
Новый стон, откуда-то снизу. Видимо, отец Вальтера лежит на полу.
– Возьмите нас. Зачем вам еще он?
– Для допроса по другому делу. Его обвиняют в серьезном преступлении.
Мы с Вальтером хватаем друг друга за руки. Неужели Ингрид все же донесла? Иначе зачем им Вальтер?
– Обыскать здесь все! – рявкает первый голос. – А вы идите к нему домой, там его ищите.
Я чувствую, как Вальтера начинает бить дрожь.
Милый Боженька, я знаю, я грешила и плохо вела себя много, много дней. Но пожалуйста, пожалуйста, услышь меня, и я стану другой. Я буду ходить в церковь, я больше не буду Тебя забывать. Только пусть они нас не найдут. Пожалуйста, Боженька. Пусть они нас не найдут!
В последний раз я молилась Богу еще в детстве. И вот теперь посылаю Ему горячую, отчаянную мольбу. А что мне еще остается? Ноги у меня так дрожат, что, если бы не тюки и стена, которые держат меня с двух сторон, я бы упала.
На складе начинается обыск. Топот сапог и резкие окрики наполняют большое помещение. Валятся на пол какие-то предметы – одни с глухим стуком, другие с грохотом. Лучи фонарей шарят повсюду. Сапоги все ближе, но каким-то чудом – Господи, слава Тебе, если Ты есть! – зазор между тюками и стеной остается незамеченным.
И вдруг все уходят, так же внезапно, как и появились. Слышно, как щелкает выключатель, как поворачивается в замке ключ, – и все. Наступает полная тишина. Мы, дрожа, выбираемся из-за тюков.
Вальтер плачет. Я обнимаю его за плечи:
– Пойдем отсюда.
– Куда я пойду? – спрашивает он еле слышно. – Меня ищут.
Домой ему нельзя, это ясно. Вальтер должен исчезнуть на время.
И тут меня осеняет: я знаю, где его спрячу.
Темнота, густая, словно патока, кругом, когда я стою, напрягая слух, на лестничной площадке. Вечер тянулся мучительно медленно: сначала обед, потом кофе, длинные тягучие паузы между словами, которыми изредка обменивались бабушка, папа и я. Дом вокруг меня неспокоен: он вздыхает и потрескивает, дышит и смотрит. Я стою долго, жду, не покажется ли полоска света под какой-нибудь дверью. Тишина.
Крадучись, едва дыша, я прохожу по дому сначала в кладовую за одеялами, затем за едой в кухню. Наконец я закрываю за собой входную дверь и несу все к дому на дереве.
