И все это привело вот к чему.
Чувство вины душит меня, тошнотой подкатывая к горлу.
– Ш-ш-ш, – говорю я, сама не зная зачем. Может быть, потому, что у меня просто нет слов. Нет таких слов, которыми я могла бы его утешить. – Ш-ш-ш.
– А еще они унижали нас, постоянно, – продолжает он. – Шарфюреру СС, который отвечал за нашу секцию, пришло в голову, что будет забавно, если заставить нас лакать капустный суп из общего бачка, без ложек. Нас часами держали то стоя, то сидя, прямо на грязной, раскисшей от сырости земле, не давая встать даже для того, чтобы облегчиться. Мы сидели, ходили, спали и ели, покрытые коркой из грязи, мочи и дерьма! Мой отец этого не перенесет. Он не сильный. Я пробыл там всего десять дней, Хетти, но я знаю, что тот, кем я был раньше, умер в том лагере. От него осталась лишь внешняя оболочка. – Он стучит себя в грудь. – А кто живет в ней теперь, я и сам не знаю.
И тут во мне вспыхивает гнев. Добела раскаленная ярость.
Обеими руками я беру его лицо и заглядываю ему в глаза.
– Зато я знаю! – решительно говорю я. – Я знаю, что ты хороший и добрый человек, самый лучший в мире. Ты поедешь в Англию и там продолжишь быть таким человеком. Ты будешь делать добро людям, я в этом не сомневаюсь. Вот почему ты не должен позволить им победить тебя. Не позволяй им, я тебе запрещаю!
Не знаю, верит он мне или нет. Но мой Вальтер не умер, он жив, хотя и затаился в этой чужой оболочке – избитый, запуганный, травмированный, но живой. Теперь я понимаю, на чьей стороне была правда в нашем с ним споре. Что-то в моей стране пошло не так, безумие овладело всеми нами. Той ночью, девятого ноября, я видела, как оно вырвалось на улицы. Теперь я вижу, что оно сделало с Вальтером. Обычные люди, мужчины и женщины, поддались чему-то огромному и страшному, пропитались ненавистью и страхом, и те заставляют их совершать невообразимые вещи, для которых нет слов в человеческом языке.
– Я так боюсь, – снова начинает Вальтер, – за моих родных. Моя бедная мама, мои кузены, бабушка. А отец и дядя… Я даже не знаю, что с ними, живы ли они. Ведь там многие умирали. – Он смотрит на меня безумными глазами. – В лагере. В моем бараке умерли двое, так их даже не унесли, они так и лежали и гнили рядом с живыми.
– О, Вальтер…
– Ты должна им помочь, – продолжает он, оживляясь. – Ты должна сделать все, что возможно, чтобы вытащить их из лагеря и помочь им уехать. Ты обязана, Хетти.
– Да, Вальтер, да, я все сделаю. – Слова сами срываются с моих губ. Я не могу видеть, как он страдает, не могу думать о страданиях других и продолжать сидеть сложа руки. – Я придумаю, как их оттуда вытащить. Тише, тише, не расстраивайся так. Все будет в порядке. Я тебе обещаю. Все пройдет, люди образумятся, и все снова станет как прежде. – Я утешаю его, хотя знаю: я абсолютно, тошнотворно, омерзительно беспомощна и бессильна перед лицом чего-то огромного и страшного.
– Нет, Хетти, – возражает он, яростно мотая головой. – Ничего не пройдет. Никогда не будет как прежде. Ты этого не видела. Ты не видела того, что видел я.
– Да, ты прав. Но я видела кое-что другое. И я сделаю все, чтобы помочь твоим родным. Верь мне. Я обещаю тебе, Вальтер, обещаю.
Мои слова, кажется, подействовали. Он успокаивается, допивает бренди. Молчит, сжимая стакан трясущейся рукой. Я смотрю на него и никак не могу свыкнуться с мыслью, что вот это загнанное, затравленное существо и есть мой Вальтер.
– Спасибо тебе. – Он снова поднимает на меня глаза. – Я тебе верю. Завтра я уезжаю в Англию. У меня уже есть билет на поезд. Мне так больно оттого, что придется оставить здесь семью, но выхода нет. Я – их единственный шанс.
А оставить меня тебе не больно? Как бы я хотела уехать с тобой. Подальше от Германии. Подальше от папы с его любовницей и его замыслами. Подальше от всей моей разваливающейся здешней жизни. Быть только с тобой. Заботиться о тебе, мой Вальтер, возвращать тебя к жизни.
– Я буду помогать им всем, чем смогу, – говорю я, захлебываясь слезами.
– Знаю.
– Только ведь я трусливая. Я ужасно боюсь будущего. – Ком в горле мешает мне говорить. – Я даже не знаю, увижу ли я тебя еще когда-нибудь. И это пугает меня больше всего остального. Вальтер, я не перенесу, если…
И тут он наконец обнимает меня, очень нежно. Я льну к нему так, как если бы сама моя жизнь зависела от этого.
– Никто не знает, что нас ждет в будущем, – шепчет Вальтер прямо мне в ухо. – Но помни одно: пока ты жива и я жив, где бы я ни был, это хорошо. Когда-нибудь ты будешь счастлива, я уверен. И мне этого будет достаточно. Ты всегда будешь жить в моем сердце. Вечно. Ты спасла мне жизнь, Хетти Хайнрих, и я никогда этого не забуду.
И ты, Вальтер Келлер, тоже спас меня, спас дважды – тогда, в детстве, и сейчас.
Сейчас ты открыл мне глаза и заставил видеть.
23 ноября 1938 года
Носом зарываюсь в его шею, в последний раз чувствую щекой прикосновение его нежной кожи. Он так исхудал, что даже сквозь одежду я могу пересчитать его ребра. Но его запах остался прежним. Я вдыхаю его, пытаясь запомнить на всю жизнь. Вальтер прижимает меня к себе обеими руками, и мы долго стоим так, закрыв глаза, погрузившись друг в друга.
– Мне пора. – Вальтер отрывается от меня. – Мама с бабушкой ждут меня на перроне. Нельзя же вечно ходить в туалет, – добавляет он с улыбкой.
Я киваю – разомкнуть объятия немыслимо. Мы стоим за зданием вокзала, на заранее условленном месте. Здесь почти никто не ходит, и нет риска попасться кому-нибудь на глаза. Не могла же я отпустить его, не попрощавшись.
– Береги себя, – шепчет он, всматриваясь в мое лицо.
Я судорожно сглатываю.
– Ты тоже, – отвечаю я, крепко сжимая его здоровую руку. – Иди, тебе пора.
– Да, – говорит он и наклоняется за чемоданом. – Я напишу, обещаю. Как только приеду, чтобы ты знала, что со мной все в порядке.
– Обязательно. На адрес Эрны.
– Конечно. И не беспокойся за меня. Со мной все будет хорошо.
– Смотри, обязательно вылечи руку.
– Там, куда я еду, мне точно с этим помогут.
Глубоко вздохнув, он уходит, только раз обернувшись, чтобы послать мне воздушный поцелуй.
– Я люблю тебя, Вальтер Келлер! – бесшабашно кричу я ему вслед, когда он сворачивает за угол, а потом, на порядочном расстоянии, выхожу за ним на платформу, где уже стоит под парами его поезд.
Издалека я вижу, как Вальтер обнимает мать. Вот он поднимается в вагон, за ним захлопывается дверь, вот в окне появляется его голова: лысина закрыта широкополой шляпой. Он машет двум одиноким женщинам, которые жмутся друг к другу на платформе, паровоз свистит, пронзительно и громко. Выпуская клубы пара, поезд трогается с места и медленно скользит по рельсам вперед. Я вижу, как Вальтер ищет глазами кого-то в толпе. Внутри меня все кричит: «Я здесь, посмотри на меня!» – но я не осмеливаюсь помахать ему при всех. Но вот его вагон проезжает мимо меня, наши глаза встречаются – и в его взгляде я читаю все…
