Я решаю переменить тему:
– Как там Киндертранспорт? Новости есть?
Лицо Эрны светлеет.
– Да, есть кое-что хорошее. Англичане подняли возраст детей с четырнадцати до шестнадцати лет, так что через несколько недель все кузены Вальтера смогут уехать вместе. – Ее улыбка гаснет. – Правда, есть и минус: огромная очередь. И американцы проголосовали против аналогичной программы. Кто-то из родственников президента Рузвельта и жена главы иммиграционной службы высказались так, что двадцать тысяч очаровательных ребятишек очень скоро превратятся в двадцать тысяч уродливых взрослых.
– Надо же было такое ляпнуть.
– Вот именно. Знаешь, Хетти, что я хотела тебе сказать. Мы очень мало что можем сделать, на большее у нас просто не хватает сил, поэтому не надо… очень уж втягиваться во все это.
– Почему? Ты же втянулась.
– Да, но только совсем чуть-чуть. Знаешь, шайки ведь разогнали, даже разгромили, вожаков посадили в тюрьму. Так что с каждым днем все становится страшнее и хуже.
Что-то во мне надламывается, когда я вспоминаю папины слова о шайках Лейпцига. Значит, мы бессильны.
– Да, знаю. Ты права.
Эрна похлопывает меня по руке, и мы вместе заходим в школу.
15 марта 1939 года
Сегодня тот самый день. Который час – я не знаю. Да и вряд ли это важно. Если бы только можно было выбросить эту мысль из головы, подумать о чем-нибудь другом. Маме я сказала, что мне нездоровится и в школу я не пойду. Ей все равно, в школе я или дома. Для меня школа ничего уже не значит, а мама в последнее время так погружена в себя, что ее ничто по-настоящему не трогает. Полуденное солнце светит прямо в окно, его лучи яркими квадратами лежат на коврике у моей кровати, зажигая на нем яркие цветовые пятна. Я перекатываюсь на спину и гляжу в потолок. Все мои мысли об одном и том же.
Сегодня у человека, которого я люблю больше жизни, свадьба, но не со мной.
Моя рука подкрадывается к животу и ложится на его мягкий изгиб. Я не убираю ее – пусть лежит. Под пальцами я ощущаю легкий трепет, точно бабочка бьет крылышками изнутри. Я быстро поворачиваюсь на бок – биение крылышек прекращается. Медленно перекатываюсь обратно, кладу руку на живот. У меня замирает сердце. Вот оно, опять. Частый пульс бьется под кожей. Как будто гадкое насекомое заползло туда и теперь стук, стук, стук – выстукивает себе путь на свободу.
Его оставил там Вальтер.
Я застываю в неподвижности: рука на животе, звон в ушах. В сотнях, а может, и в тысячах километров отсюда Вальтер женится, а я здесь ношу в животе его ребенка.
Нет больше смысла оправдывать чем-то еще мои налившиеся груди и округляющийся живот. Я на пятом месяце беременности.
Дрожащими руками я достаю письмо Вальтера. Оно хранится между страницами моего дневника. Бумага истончилась до того, что даже перестала шуршать, так часто я его перечитывала. Но сейчас я смотрю только на адрес почтового отделения в конце текста. Он сказал писать туда, если возникнет необходимость.
Хотя вряд ли он имел в виду необходимость такого рода.
Пытаюсь представить, как он выглядит сегодня. Двадцать лет, все еще впереди. Волнуется он? Нервничает? Печалится из-за того, что рядом нет никого из близких? Задумался ли обо мне хоть на миг? Но ведь с ним Анна. Та безликая девушка, о которой я не знаю ровным счетом ничего и которой выпало счастье шагнуть в будущее с лучшим из людей. Наверняка на ней нарядное платье, волосы завиты в локоны и уложены в прическу, глаза и все лицо светятся от счастья, плоский живот пуст. Надолго ли? А когда она с волнением и радостью ощутит в себе трепет новой жизни, то с ней будет радоваться и он.
Ненависть бьется во мне, как пульс. А вместе с ней страх.
Я заставляю себя встать с постели и начать одеваться. Медленно, без всякого энтузиазма. Усталость пронизывает мое тело до костей. Особенно тщательно я выбираю юбку – более широкую, чем предпочла бы раньше, со складками, которые прикрывают мой растущий живот.
Что же мне теперь делать?
– Почему ты не была сегодня в школе?
На пороге стоит Эрна. Лицо строгое, губы поджаты, обычной улыбки как не бывало.
– Просто нехорошо себя чувствую, вот и все.
– Ты никому не сообщила, но это ладно, я тебя прикрыла.
– Никому нет дела, там я или нет.
– Не исключено, что и никому. Но, раз уж я пришла, может, ты все же впустишь меня в дом или будем говорить на крыльце?
Я широко распахиваю дверь, и мы поднимаемся ко мне.
Едва за нами захлопывается дверь, как я принимаюсь рыдать. Слезы льются потоками – целый ливень жалости к себе.
– Что такое? Хетти, в чем дело?
Эрна обеими руками обнимает меня и прижимает к себе крепко, как ребенка. Но рыдания вырываются из меня с такой силой, что я просто не могу отвечать и только трясу головой.
– Пожалуйста, расскажи, что стряслось? – упрашивает меня Эрна.
– Я…
Но что я могу ей сказать? Как признаться в ужасном позоре? У меня в животе еврейский зародыш, прямое доказательство того, что я совершила грех более тяжкий, чем убийство, – осквернила чистоту своей крови.
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш. Тише, тише, что бы ни случилось, это не может быть так ужасно. – Изображая веселье, она подводит меня к окну, усаживает на сиденье и гладит по волосам.
Постепенно мои рыдания стихают и слезы перестают течь. Но я так измучена, что едва могу говорить.
– Он сегодня женился, – с трудом произношу я.
– О Хетти…
– А еще мне надо как-то избавиться от Томаса. Он придет в воскресенье, а я просто не могу его видеть. Но я боюсь, Эрна, очень боюсь, что, если я отвергну его, он разболтает всем, что однажды видел, как я целовалась с Вальтером. Я никогда тебе об этом не говорила, но именно этим он меня и держит.
– Так ты поэтому с ним гуляешь? Потому что боишься, что он тебя выдаст? О Хетти, он не будет болтать. Не посмеет. Кроме того, Вальтер давно уехал, так что доказательств у него нет. Его слово против твоего. – Эрна усмехается. – Ну же, все действительно не так плохо. Подумай сама, кому из вас двоих больше поверят? Я, конечно, понимаю, ты переживаешь из-за Вальтера, но дело сделано, и надо жить дальше. И Карл умер, а тут еще Томас дышит тебе в затылок. Это уж явно слишком. – Эрна расправляет плечи. – Ну вот что, – твердо говорит она. – От Томаса мы избавимся, по крайней мере на время. А потом он уйдет в армию и окончательно от тебя отстанет.
– И как же мы от него избавимся? – Я вытираю глаза, сморкаюсь. Голова раскалывается.
– Предоставь это мне. Я скажу ему, что ты еще не пришла в себя после Карла и не можешь пока ни о чем думать, так что пусть он оставит тебя в покое на пару недель, а лучше месяцев. Так мы его и не обидим, и от тебя отвадим. Как тебе такой план?
