Чувство независимости.
Но следом в дверь постучали. Сначала робко, а потом все более требовательно. Я спрятала кинжал за спину и крепко сжала губы, чтобы не закричать.
– София? Все в порядке?
Я подумала о том, как лучше всего скрыть свою работу.
Но в своем гневе я разрушила слишком много. Люциусу это не понравится. Он разозлится. Я знала это.
Проклятье!
Кинжал в моей руке ощущался жутко хорошо.
Дверь распахнулась, и, испугавшись, я уронила его. Звук падения кинжала эхом разнеслось по комнате.
– Что, черт возьми, ты здесь делаешь?
Я и сама не знала. Просто смотрела на него. Не в силах произнести еще одно слово, я расплакалась.
Почему я такая слабая?
Когда мой народ стоял позади меня, я была воительницей.
Несокрушимой. Непобедимой. Но в одиночестве, когда надо полагаться только на себя, я была всего лишь простой девушкой. Девушкой, стоящей перед могущественным принцем, который растерянно смотрел в ответ.
– София, – мягко прошептал он и сделал шаг ко мне, когда я отступала на шаг. Танцевальный шаг.
Я смотрела на него, пытаясь найти ложь в его глазах. Но ее не было.
В этот раз я была уверена.
32
Эрик
Мое сердце колотилось о грудную клетку так, словно хотело выскочить из нее. Я осмотрел хаос, что царил в комнате. Слепую ярость, отразившуюся в разбитом зеркале. Кровоточащий кулак девушки напротив меня. А потом я заметил сверкающий кинжал, лежащий на полу. С узким, тонким лезвием. Не очень ценный для опытного мастера меча, и все же достаточно острый, чтобы о него можно было порезаться. Пораниться и истечь кровью. Я пристально посмотрел на кинжал. А затем на Софию. Я сделал шаг к ней, после чего она отступила назад. Она была загнанным зверем. Испуганным и маленьким. Совсем не похожая на уверенную в себе предводительницу племени, которая коварно хотела меня обокрасть. Меня, принца королевства Купфоа.
Меня. Капитана, рожденного для сражений.
Я пронзительно посмотрел в ее темные, затуманенные глаза. Как и в день нашей первой встречи, они были открыты – казалось, говорили на каком-то своем языке, который мне очень хотелось понять. Я утонул в них, осознавая риск, что они могут меня обмануть.
Меня зовут Саманта. Меня зовут Этан.
Я был обманут ее словами, но не истинной сущностью, которую увидел в ее взгляде.
Сегодня она доказала мне, что ее глаза не лгали. Она не была такой, какой пыталась показаться. Она была искренней. Страстной. Видела то же, что и я. Никто бы не встал перед этим мальчиком и не заплакал бы о нем. Никто, кроме нее.
И поэтому я был здесь.
После того, как мой брат возмутившись ее отсутствием на ужине, ушел. Я не увижу его до завтрашнего дня. И зная, что сегодня вечером он больше не будет требовать моего присутствия, я воспользовался шансом заглянуть к ней и открыться.
Как я и предполагал, сегодняшнее слушание ей не понравилось.
Недаром вчера я возразил своему брату. Недаром сегодня утром попробовал еще раз.
– Она должна это увидеть, – ответил Люциус, уверенно подняв подбородок. – Ее сердце у меня. Она поймет.
Она не поняла.
Мой брат любил театральность обыденности. Театральность наказания. Они утоляли его мстительность. Жертву, которую он требовал и от которой не хотел отказываться. Особенно с тех пор, как умер отец. Он наслаждался своей властью. Как маленький обиженный мальчик, который хотел поиграть в свою собственную, больную игру.
Такие наказания были всегда. Они были традицией. И все же никогда еще мальчику не отрезали руку за то, что он украл гнилое яблоко.
Я закрыл и снова открыл глаза, чтобы вернуться в реальность. Мой взгляд остановился на кинжале. Она заметила, что я его обнаружил, – бросилась, чтобы схватить его, но я был быстрее. Военная подготовка была долгой и упорной. Я знал, о чем думает мой враг, прежде чем тот решался на маневр.
– Что ты собиралась сделать? – спросил я, спрятав кинжал в ладони. – Откуда он у тебя?
Ответа не последовало. Ее глаза вперились в меня. Настойчиво, будто бы могли всецело изучить меня. Я отвел взгляд, указал на зеркало, а потом на ее руку.
– Мы должны обработать руку, прежде чем пойдет заражение.
– Мы, стэндлеры, переносили раны и похуже. Срастется.
Я усмехнулся ее неуклюжему ответу, что, видимо, задело ее, потому что она снова пожала плечами. Если бы она знала, как некрасиво могут выглядеть такие порезы, если их не лечить должным образом.
– Я, кстати, прошел курс, касающийся порезов всех видов.
– А я прошла курс недоверия принцам.
Я это заслужил. Сокрушенно кивнул и вздохнул. Хоть она и выглядела как запуганный котенок, время от времени в ней проявлялась воительница.
Могу поспорить, что в ее руке остались осколки стекла. Если мы их не уберем, нам, к сожалению, придется отрезать руку.
Этим я попытался убедить ее.
На мгновение кончик ее носа побледнел. Пусть это представление было очаровательным, я знал, что она не будет больше сопротивляться. Она сердито фыркнула, но, в конце концов, кивнула.
– Ладно, приступай.
Мне нравилось, как решительно она вскидывала подбородок и вызывающе закатывала глаза. Зрелище, которое она усовершенствовала. Она знала, что делала. И танцевала точно так же.
Я предложил ей руку, как она просила во время нашего последнего спора. Она слегка насторожилась, ища какую-либо ловушку. Винить ее в этом я не мог, изо всех сил стараясь удержать на своем лице непроницаемую маску. Но потом она приняла мое безмолвное приглашение.
Я не знал, на что надеялся, стоя перед золотой дверью. Возможно, и не вошел бы, если бы не услышал треск стекла и ее обессиленных вздохов. Возможно, так бы и стоял у ее двери, гадая, чем она занимается. Так же, как делал последние дни.
Я не знал, откуда у меня эта постоянная потребность думать о ней, почему мне не удавалось игнорировать ее. Как будто ее облик был выжжен у меня на подкорке. Она прокралась внутрь одним из своих танцев с бубном, которым очаровала весь город.
И когда я увидел сегодня ее глаза… эту вспыхнувшую в них бесстрашную правду – которую уже видел однажды, – я понял, что ее глаза не могут лгать. Все в ней было искренним. Маленькая стэндлерка, которая прокрался в мою голову. Так просто.
«Мне нравится играть с огнем», – усмехаясь, подумал я. Так было всегда.
Я убрал кинжал за пояс. Он ей больше не понадобится.
Я приказал слуге привести ее покои в надлежащий вид.
