Одной рукой я беру Роуэна за запястье, а другую прижимаю к земле. Обычно, когда я касаюсь земли вот так во время молитвы, я чувствую свет мира, чувствую его сияние. Но когда я касаюсь Гнили, есть только холод и тьма.
– Отпусти его.
Я все глубже погружаю пальцы в грязь. Думаю о летних ночах. О покосившейся печи. О закрытом саде, бледном и прекрасном в лунном свете.
– Отпусти его, отпусти, отпусти его.
Меня охватывает жар. В центре ладони вдруг появляется тепло. Я представляю себе нить, идущую от Роуэна и обвязанную вокруг моей руки. Я не понимаю, что это может быть. Я даже не уверена, что это реально. Но я не могу оставить его в одиночестве и наблюдать, как тьма поглощает его.
Я сжимаю пальцами нить и тяну.
Щупальца тьмы начинают разматываться. Грязь отходит кусками и падает вниз. По земле последний раз проходит дрожь, и Роуэн откидывается назад. Дрожащими руками он соскребает грязь с лица.
Он потрясенно смотрит на меня:
– Виолетта… что ты только что сделала?
Я смотрю на свои руки. Я все еще чувствую, как остатки тепла пульсируют сквозь пальцы слабыми толчками. Я неуверенно кладу руки на землю, закрываю глаза и пытаюсь вновь нащупать то тепло, те нити. То чувство, когда тьма откликнулась на мой призыв. Но ничего не происходит. Вокруг лишь холодная грязь и полная тишина.
– Я не знаю. Я не знаю, что сделала. Ты был совсем один, а я…
Меня охватывает смущение.
– Я просто хотела тебе помочь.
– Мне не нужна твоя помощь. Тебе не следовало оставаться.
– Мне уйти?
На секунду он закрывает глаза, а потом отворачивается и не отрывает взгляда от озера.
– Нет, – шепчет он, одновременно мягко и грубо.
Мы оба встаем. Роуэн мгновение колеблется, а потом облокачивается на меня. Его кожа горячая, словно у него лихорадка. Я обнимаю его за талию, и, когда я прикасаюсь к нему, он издает протестующий звук. Но затем со вздохом наклоняется ко мне. Медленно, шаг за шагом, мы возвращаемся к дому.
Мы идем по дорожке, и его ботинки волочатся по гравию. Я держу его изо всех сил, но он такой тяжелый. Моя голова едва доходит до его плеча, и я все еще не пришла в себя после успокоительных. Я спотыкаюсь о собственные ноги и схожу с дорожки на запутанную лужайку.
Наконец мы доходим до дома. Оказавшись внутри, Роуэн идет через кухню. Выбора нет, и я иду рядом. Он открывает дверь, и взгляду открывается темное помещение, которое когда-то могло быть гостиной. Оно заброшено не так сильно, как остальные комнаты в доме. Большая часть мебели скрыта под тканью, но у одной из стен стоит открытый диван, а рядом с ним – небольшой столик. Окно выходит на палисадник. Шторы открыты, а на подоконнике стоит потухший фонарь.
Роуэн падает на диван, опустив голову на колени и накрыв лицо руками.
– Теперь можешь идти, – грубо говорит он и показывает на дверной проем. Кровь стекает с его пальцев на пол. – Со мной все будет хорошо.
Я хватаю его за руку и поворачиваю ее ладонью вверх, обнажая глубокую рану с острыми краями.
– Ты не в порядке. Это не нормально.
Кашляя, он наклоняется вперед, а затем издает сдавленный звук. Я бросаюсь на кухню и хватаю жестяное ведро, которым пользуется Флоренс, когда убирает печной пепел. Бегу обратно в гостиную и сую ему в руки. Он сжимает его так сильно, что костяшки пальцев белеют, и сгибается еще сильнее. Сперва я колеблюсь, а затем кладу руку ему на спину.
– Не надо, – протестующе хрипит Роуэн, но его речь переходит в резкий кашель. Его начинает рвать грязной, чернильно-темной водой. У меня скручивает живот. Смутившись, я отворачиваюсь к окну, чтобы не смотреть на него.
– Гниль – она ведь внутри тебя, да?
Я начинаю сильно дрожать.
– Она отравляет тебя.
– Да.
– Ты знал. Все это время ты знал, но скрывал это от нас. Твоя семья тоже была отравлена? Они погибли из-за этого?
Я поворачиваюсь к нему.
– Если Ариен пострадает из-за твоих секретов, я…
– Не пострадает.
Он кашляет, давясь черной водой. Сплевывает и вытирает рот рукавом.
– Она не причинит ему такую боль, какую причиняет мне.
Я беру ведро, выхожу на улицу и выливаю его в сад. Меня захлестывает еще одна волна головокружительной тошноты. Я тяжело сглатываю. Делаю медленный, глубокий вдох жаркого ночного воздуха, пахнущего пыльцой и листьями.
Когда я возвращаюсь в гостиную, Роуэн уже зажег фонарь. Верхний ящик стола рядом с диваном открыт. Внутри бинты, тряпки и баночка с медово-сладкой мазью, которой Кловер смазывала мои колени. Он вычистил рану и аккуратно обернул руку льняной тканью. Все так аккуратно, так выверенно. Так же, как когда он лечил свои раны в доме на обочине дороги.
Я сажусь рядом с ним.
– Пообещай мне – поклянись честью, – что Ариен не будет таким же, как ты.
– Моя жизнь не так дорого стоит.
Он вздыхает, поправляя узел, удерживающий повязку на месте.
– Он не пострадает. Гнили нужен только я.
– Покажи мне рану.
Я смотрю на его запястье. Кровь начала просачиваться сквозь повязку. Я беру ткань из ящика и прижимаю ее к его руке. Он пытается отодвинуться, но я кладу на него другую руку, и он остается на месте.
– Я позову Кловер. Она тебя подлатает.
– Нет, не сможет.
– Что значит не сможет?
Я отдергиваю ткань. Повязка испачкана. Она не малиновая, а черная. И это не похоже на кровь. Темнее. Гуще.
– Магия Кловер не действует на меня по той же причине, по которой она не действует на Гниль.
Я так напугана, что едва могу говорить. Вспоминаю, как его рот был полон черной воды, шипение его голоса.
– Ты хочешь не просто вылечить озеро – ты хочешь вылечить себя.
– Это одно и то же. Кловер считает, что если они произнесут заклинание в том месте, откуда пошла отрава, на берегу, то это подействует везде.
– Она знает, чем ты занимаешься в перерывах между ритуалами?
– Она знает, что есть какая-то связь между Гнилью и моей кровью. Она на меня реагирует. Но я не сказал ни ей, ни Флоренс о десятине.
Смех перехватывает мое горло, угрожая перерасти в рыдание.
– Да, тебе было бы стыдно, если бы они узнали. Они же будут беспокоиться. Черт, Роуэн. Ты не можешь это скрывать.
– Прошу тебя.
Его лицо впервые стало открытым, печальным и ужасно серьезным.
– Ты не можешь рассказать им, что видела.
– Ты отдаешь Гнили так много себя. Что случится, когда ничего не останется?
