– Я должен быть уверенным в том, что тебе можно доверять. Расценивай это как испытание.
– И только? Ты хотел всего лишь увериться?
– Да. Но если бы ты нарушил присягу, Сальме всадила бы тебе в спину кинжал.
– О боги! – выдохнул Вахаба.
Они поехали дальше. Город скрылся из виду. Впереди расстилались лесистые взгорья, виднелось несколько убогих хат, похоже заброшенных.
– Можешь снять капюшон, – разрешил Долего. – Здесь никто не узнает твоей маски.
Вахаба проигнорировал разрешение. Вахаба и старик ехали рядом, направляясь вглубь леса. Лишь там Вахаба сбросил капюшон и открыл золотую посмертную маску.
– Там, куда мы едем, я должен абсолютно и слепо доверять тебе, – медленно произнес Масса Долего. – И я буду ждать от тебя удивительных и странных, иногда отвращающих и жестоких поступков, а иногда ты не будешь понимать смысла моих приказов. Я должен был удостовериться в том, что тебе можно доверять.
– А теперь ты доверяешь мне?
– Теперь я верю в то, что ты сделаешь должное. Я специально устроил наш выезд с тем, чтобы ты повстречал их. Я должен был удостовериться.
– Куда мы едем? – спросил Вахаба.
– Ты узнаешь в свое время, – пришпорив коня, сообщил Масса. – А теперь тебе следует остыть, хорошенько все обдумать.
– Я уже обдумал много раз и то, отчего запрещено смеяться, и зачем та третья клятва.
– Теперь ты знаешь.
– Да, знаю, – подтвердил Вахаба.
– Тебе нельзя смеяться и мстить. Но главное: ты должен делать, что я скажу. Только это по-настоящему важно.
Вахаба молчал. Он вспомнил темноту в гробу и слова старика. Он, Вахаба, должен забыть о доме, а те, кто его предал, останутся в безопасности и будут спокойно жить. Они уже похоронили преданного ими, а мертвые не возвращаются.
В лесу пахло листвой, иглицей. Вахаба дышал полной грудью. Да, он выдержал искушение местью и по-настоящему стал Неотмщенным. Так оно выглядело со стороны. Пусть так и будет.
Масса задержал коня и позволил Вахабе уехать вперед. Неотмщенные проезжали мимо, а Масса стронул коня, лишь когда с ним поравнялась Сальме. Он поехал рядом.
– Возьми троих и займись делом, – приказал он.
Сальме кивнула, рукой указала троим и придержала коня. Те трое остановились вместе с ней.
Все четверо развернулись и поехали назад, в город.
Служанка Аллие разделась, готовясь укладываться в постель, уселась нагой перед зеркалом, посмотрела на себя, с удовольствием приподняла ладонями груди. Как жаль, что рядом нет мужчины, который мог бы на нее посмотреть!
Аллие надела короткую ночную сорочку, задула свечу и улеглась. Ночную тишину тревожила лишь едва слышная игра на фортепиано в гостиной. Госпожа отослала Аллие уже час назад. Служанка знала, что вскоре фортепиано умолкнет, а из главной спальни донесутся другие звуки – поначалу тихие, а затем все громче и громче.
Как обычно, те звуки, стоны и вздохи сделаются совсем уж фальшивыми, наигранными. Аллие хорошо знала представления подобного рода. Она несколько лет служила у Миккены Санеер. Вскоре после похорон мужа сагиня выкупила служанку у новых хозяев и вернула в свой саггард.
И замечательно получилось! После смерти сага Вахабы все поменялось к лучшему. Госпожа успокоилась, вернулась светская жизнь, в дом зачастили красиво одетые мужчины и женщины, они смеялись, танцевали, громко разговаривали, и никто не упивался допьяна.
Аллие любила глядеть на них и воображать, что стала им своей и развлекается с ними.
Даже пес, так часто будивший по ночам, уже умолк. Новый саг приказал отравить его. Аллие было жаль пса, но ведь закончились эти жуткие ночные концерты. Когда пес выл, Аллие всегда казалось, что случится ужасное. Теперь вытье ушло в прошлое, а вместе с ним – ее скверные предчувствия.
Когда она засыпала, из гостиной еще доносилась музыка.
Ее слышали и на улице – приглушенная, но узнаваемая, она доносилась и за ворота. К ним подъехали четыре всадника в масках. Один спешился, подошел к калитке, помедлил с минуту, и ворота раскрылись – бесшумные на завесах, недавно смазанных оливковым маслом. Створка распахнулась, во двор вошли четверо в плащах. Его ярко освещали факелы, но четверо и не думали прятаться, шли спокойно, выпрямившись, бесшумные, укрытые черно-алыми плащами.
Во всем доме свет оставался только в гостиной. Три больших окна – одно слегка приоткрыто – лучились светом десятков свечей. В окнах мелькал силуэт танцующей женщины.
Крыльцо недавно отремонтировали, еще не выветрился запах краски. Тот самый, отворивший ворота, встал перед дверями в дом. Те были из черного дерева – того сорта, какой заморские купцы ценили на вес серебра. Замки открывались один за другим.
Наконец двери открылись, и все четверо вошли.
Тот, кто вошел последним, обернулся и посмотрел на пустой двор, на факелы, ухоженные свежие газоны, на клумбы, где еще не успели распуститься недавно посаженные цветы.
Прежде чем прикрыть за собой дверь, последний вытащил из ножен кинжал с рукояткой из слоновой кости, густо усаженной мелкими алмазами.
