– Это она сняла заклятие?
– Ну да, сама, – подтвердил Круг.
– Невероятная женщина. Безумно опасная. Я не знаю, сможем ли мы ее удержать, – заметил Туут.
– Потому нужно сделать с ней то же самое, что и с другими, угрожавшими нам.
– А что ты об этом думаешь? – спросил Туут у Кестеля.
– Она должна попасть в Комнаты – живая, – ответил тот.
– Я еще недавно прибирал твой труп, – буркнул Круг. – Ты уж должен лучше нас знать, что она не стоит жалости. Как же ты выжил?
Кестель ощущал себя пустым. Использованным и выброшенным. Он покачал в пальцах стопку и глухо выговорил:
– Я и не выжил.
– Издеваешься?
– Круга потрясло то, что наша девица с тобой сделала, – пояснил Туут и долил себе можжевеловки, – А человека вроде Круга нелегко потрясти. Как же ты вывернулся из такого? Кстати, тебе налить еще?
Кестель кивнул. Водка жгла горло, но не давала настоящего тепла, проникающего до костей, напоминающего человеку о том, что в нем еще теплится жизнь.
– Некоторое время назад, – неуклюже начал он и замолк, подбирая слова. – В общем, я поддался слабости и отравился из-за любви… В общем, была одна женщина. И спас меня странный, непонятно откуда явившийся дед. А я, едва очухавшись, попробовал снова. Тогда дед, оказавшийся колдуном, наложил на меня чары. Из-за тех чар я даже сам себя любить перестал, не то что ту женщину. А колдун для верности еще и упас меня от смерти, в общем, дал бессмертие.
Кестель вздохнул.
– Ну, если еще раз повстречаю того сукина сына, прикончу!
– Ты серьезно? – спросил Круг.
– Можешь меня убить – я снова оживу.
– Наверное, могучий колдун, – задумчиво произнес Туут. – Наверное же, чернокнижник. А ты, как я вижу, не слишком благодарен ему.
У Кестеля мышцы еще оставались окоченелыми, как у трупа, а кровь казалась ледяной. Кестелю вовсе не хотелось говорить о смерти. Перед глазами еще висела темная муть. Приходилось изо всех сил сдерживать судороги, а водка почти не действовала. Кестель хотел бы остаться в одиночестве, забиться под одеяло и перележать худшее время, дождаться, пока восстановится власть над телом.
– Отравился из-за любви, как баба? – спросил пораженный Круг и захохотал.
– Отвяжись, – посоветовал Кестель.
– Ну ладно. Но, честное слово, упек ты меня дурацкой историей своей дурацкой жизни.
– Я же сказал, отвяжись, – снова посоветовал Кестель, много раз рассказывавший свою историю и всегда получавший одни и те же насмешки. – Ты когда взял Алию, забрал все ее вещи?
– Все, что было.
– Тогда у тебя и ордер на нее, и мой медальон.
– А, так это она, с портрета, – полковник ухмыльнулся во весь рот. – И медальончик твой, не чей-нибудь. Ну да, красивая.
Кестель отставил стопку и выпрямился. Круг ему надоел. Очень.
А вот Кругу не надоело.
– Да не нервничай. Что, носишь как память? Конечно, отдам я его… А если вдруг захочешь сделать глупость из-за чьей-нибудь смазливой задницы, только дай мне знать. В момент познакомлю с несколькими еще смазливей.
Похоже, Круг искренне упивался собой.
– Яд, ну надо же. А что, как следует сделать не мог? Ну, бросился бы на меч, как Третий генерал хунг. Хотя нет, он же то для чести, а не из-за бабы.
Туут понял, что настало время вмешаться.
– Между прочим, Нетса мне жизнь спас. А ты – подвел, – напомнил хозяин каравана.
– Я знаю. Я не ожидал магии, – сказал помрачневший Круг.
– Я б ее лучше выкинул из каравана, – заметил Туут. – Однако же, Кестель, я кое-что тебе должен.
– Я взял ордер и должен доставить ее в Арголан живой.
– Мы ее и довезем, – заверил Туут. – Нам уже случалось возить магов. А она – не маг. Почти уже ни у кого не осталось сомнений в том, что помогли-то ей снаружи.
С этим было трудно не согласиться. Алия не могла быть магом. Она убивала мечом и могла – почти как всякий человек – самое большее воспользоваться попавшим в руки магическим предметом, либо снять заклятие, если знала о его строении, либо наслать простейшие чары. Больше – вряд ли.
Алия должна была очень хорошо знать охранявшего ее мага, быть с ним в близких отношениях. Круг сказал, что заклятие Алия сняла чуть не одним пальцем, походя.
– Хорошо было бы знать, безопасности ради, что именно она умеет, – заметил Туут.
– Я знаю местного гусляра, – сообщил Кестель. – Может, он что-нибудь посоветует?
В лесу неподалеку худенькая женщина в пелерине оперлась о дерево, сняла платок с лица и с наслаждением вдохнула ароматный воздух ночного леса.
Затем женщина осмотрелась.
Ночной лес казался неподвижным, молчаливым. Женщина стояла долго – достаточно для того, чтобы о ней узнали местные звери и прочая живность. Удрало буквально все живое, способное удирать.
Оттого женщина смутилась. Она любила лес и его обитателей и неприятно удивилась тому, что лес боится ее.
Однако женщина знала, что боятся ее не без причины. Вообще говоря, страх иногда бывал полезен – например сейчас, когда предстояло уйти в себя и стать беспомощней самой слабой лесной твари.
Убедившись в том, что никто и ничто не мешает, женщина застыла, перестала дышать. Часть ее естества отделилась и помчалась сквозь чащу.
Люди не могли ее видеть, разве что самые чуткие ощущали чужое присутствие, хотя и не смогли бы его локализовать. Лесные звери шарахались, когда она пролетала мимо, быстрая и неуловимая, как дуновение ночного ветра.
Женщина прилетела в город, в лагерь ловчих Театра, увидела роскошный фургон в свете костров, трех стражников, глаза выглядывающих из-за решеток спрятавшихся ловчих, арбалеты в ладонях, десятки вооруженных мужчин, дремлющих, но готовых в любой момент сорваться с места.
Женщина вздрогнула. А, ментальные псы и их мерзкие дрессировщики.
Псы навострили уши, дрессировщики насторожились. Но тень женщины уже проникла в богато украшенный фургон. Алия Лов лежала на роскошной византийской кровати, с рукой между ног, часто дышала.
– Сестра…
– Сестричка моя, не нужно. Я останусь и узнаю, где оно.
– Я буду поблизости, – пообещала женщина.
Тень выскользнула за круг света, а сидящая под деревом в лесу женщина открыла глаза и осмотрелась. Уход в себя продолжался всего несколько минут, вокруг ничего не изменилось.
В лесу царила полнейшая тишина.
Глава 8
Круг со стражниками прибежал к фургону Алии. Ментальный пес ворчал, с пасти стекала слюна. Он бросился бы на полковника, если бы не шипастый ошейник, впивавшийся в горло и плечи.
