– Да невозможно. Откуда здесь змеи? – тоном знатока возразил паренек. – А если бы и приползла, давно ее отыскали бы.
– Да, и в самом деле загадка.
– Владыка Арголана просил еще передать: состояние настолько тяжелое, что нет никакой уверенности в выздоровлении задержанного.
Паренек умолк, затем добавил вполголоса:
– Я там был. Ну просто не описать, какие мучения. Он просто воет от боли. Такой яд… Я знаю, ему не посочувствуешь после всего, что он сделал, но такая страшная смерть… жуткая.
Дунтель вручил ему золотую монету.
– За прекрасную новость.
Посланца будто ударило молнией. Он тут же поклонился в пояс и залепетал:
– Добрый господин, огромное спасибо! Очень, очень! Целая золотая монета!
Когда он вышел, Кестель и Дунтель долго молчали.
– Он не выживет? – наконец спросил Кестель.
– К сожалению, нет.
– И долго это продлится?
– Некоторое время, – ответил Дунтель и встал. – К сожалению, я должен идти и сделать то, ради чего пришел сюда.
– Мне казалось, вы уже сделали все.
– Я еще должен простить его от имени себя и моих родных.
– В таком состоянии он может не оценить должным образом вашего побуждения, – заметил Кестель.
Дунтель набросил на плечи белый плащ и направился к выходу.
– Я полагаю, что вы очень ошибаетесь. Я практически уверен в том, что именно сейчас господин Буртай как никогда жаждет прощения – и охотно попросит о нем… Знаете, а Лабиринты вас любят. Вам не требуется проводник, чтобы ходить по ним. Собственно, вам он никогда не был нужен.
С тем Дунтель вышел. Кестель не сразу понял, что это было прощание. И тогда он вдруг осознал, что же было причиной странного ощущения.
Оно исходило от шимскара на груди.
Когда Кестель зашел в апартаменты, шимскар разогрелся.
И если уж он сумел разогреться, несмотря на подземелье и исключительную устойчивость Кестеля к магии, наверное, другому человеку шимскар прожег бы дыру в груди.
Кестель с тревогой посмотрел на двери, за которыми скрылся Дунтель.
Дверь открыл тот самый стражник-блондин. Дунтель молча направился к камере Буртая. Ей можно было бы отыскать, даже если бы зашел сюда впервые. Вопли и вой несчастного разносились по всему зданию.
Кричал не только он. Другие узники яростно бросались на решетки, били стальными кружками в стены, орали о том, чтобы Буртая поскорее заткнули. Дунтелю понравилось их отчаяние, их ужас.
– Трудно выдержать, – прикрыв усталое лицо рукой, признался блондин. – Он просит его кончить, но приказов-то не было. А медик сказал, что ничего сделать не сможет. Мол, рано или поздно умрет, и все.
– Пожалуйста, останьтесь здесь, – кивнув, попросил Дунтель.
– Да я вам открою.
– Зачем же? Я не собираюсь входить, – посмотрю через решетку.
Блондин пожал плечами – мол, как знаете, – но, похоже, обрадовался.
Дунтель шел по коридору, не глядя на ошалевшие, перекошенные лица за решетками камер, указующие пальцы, мольбы и требования того, чтобы он, Дунтель, утихомирил воющего сукина сына раз и навсегда.
Дунтель не спешил.
Буртай лежал на полу своей просторной камеры. Изо рта текла пена. Из бесчисленных ран на лице, руках, даже веках сочились кровь и гной.
– Умоляю… убейте, – прохрипел он.
– Узнаешь меня?
– …Ох… это вы… умоляю, простите. Пожалуйста, простите меня… Ох…
Он выгнулся в очередном пароксизме боли.
– Так ты хочешь, чтобы я тебя простил?
– Да! Простите… и убейте…
– И что я должен простить тебе? – спросил Дунтель.
Буртай попытался встать, не смог и пополз к решетке.
– То, что я сделал с людьми из того дома, всей семьей…
– Что мне до людей? Пусть их родня квитается с тобой.
Буртай посмотрел на Дунтеля и на минуту перестал стонать.
– …Чего ты хочешь от меня? – всхлипнув, пробормотал он.
– Посмотри на меня! – приказал Дунтель.
И Буртай посмотрел в его лицо, в глаза, холодные, как гнездо змей – белых королевских змей, которых Буртай выслеживал и находил, заливал горящей смолой. Когда обваренные змеи выбирались наружу, чтобы уползти, Буртай ловил их и с полуживых обдирал шкуру.
Теперь он бился в конвульсиях, старался всадить пальцы между камнями пола, и те на глазах краснели от крови.
– Умоляю, прости! – выдохнул Буртай.
– Смотри на меня!
В глазах Дунтеля отразились воспоминания Буртая: предсмертная дрожь змей с оторванными головами, его смех, потому что змеиная шкура была белей молока и мягкая, будто кожа младенца. А иногда Буртай находил в гнездах совсем юных змеенышей, еще не имеющих яда. Они могли только шипеть. Их шипение теперь слышал извивающийся на полу Буртай.
– Прости меня, умоляю, пожалуйста, прости!
– Я хотел бы тебя простить, – сказал Дунтель, – хоть и нельзя простить того, что все вы сделали. Вы же клялись защищать – и преступили клятву.
Он отвернулся. Буртай полз по клетке, как ползали по скалам королевские змеи.
– Умоляю…
– Уже скоро, – сообщил Дунтель. – Ты и так подыхаешь.
Буртай вытянул руку, чтобы коснуться решетки, но не смог. Рука бессильно упала. Буртай вздрогнул – и замер.
Повисла тишина – будто ударил по ушам молот.
Когда Дунтель возвращался, тюрьма казалась вымершей, с застывшими манекенами в камерах.
Глава 23
Кестель стоял на балконе своего номера и думал о том, что пора уезжать. Надо уже вызнать, где шестой элемент, и сделать положенное.
Кестелю не нравилось то, что Виана держит его в неизвестности. Он же выполнил уговор, заслужил обещанное знание, а она все медлила, не открывала, где шестой элемент мозаики.
Конечно, Кестель все равно бы не уехал, не посмотрев бой, но все-таки была разница – остаться по своей воле или вот так. А еще угнетали мысли о том, где и когда придется умирать в очередной раз, а еще о седьмом элементе. Хунг не знали, где он. Виана однажды сказала, что если Кестель отыщет шесть элементов, то догадается и о седьмом. Но так ли это на самом деле?
Кестель боялся за Виану. Она же может погибнуть. Она намного старше Алии и не владеет уже мечом так, как в давние времена, когда предводительствовала армией.
Кестель боялся и за себя. А вдруг Алия выйдет на волю и потащится за ним вместе со своей колдуньей?
