Вообще-то их жизнь была бесконечно далека от блаженства. Несомненно, мои родители были в основном счастливы и любили друг друга, но их брак, как и у большинства людей в мире, вовсе не был воскресной прогулкой по парку. Они связали себя узами брака 24 сентября I 1956 года в Маунтмеллике в присутствии сорока гостей. Миссис Шорталл уговорила свою дочь Патрицию съездить с мамой в Дублин, чтобы помочь ей выбрать свадебное платье подходящего фасона и из надлежащей ткани. Позже она призналась своей племяннице Мауре Вулф, что Рита славная и честная девушка и она всегда была ее любимицей! Она даже сама съездила с ней в универмаг «Арноттс», один из лучших в Дублине, чтобы помочь ей купить выходное платье для медового месяца. Годы обучения и «рабского» труда не прошли даром, наконец и сама Рита удостоилась портновского мастерства высшего качества. приобретя исключительно элегантное платье!
Затем последовали две недели медового месяца, которые молодожены провели в путешествии по Южной Ирландии. Последняя остановка была тщательно спланирована в преддверии грядущих событий: они приехали в Уотерфорд, где отец смог побывать на ярмарке скота. Такова уж была его жизнь — скот и земля, земля и скот. Папины друзья твердили, что он сошел с ума, женившись на «городской», предполагая, что мама ничего не знает о сельской жизни. Да, сельская жизнь действительно была суровой, но она отлично справлялась, несмотря на долгие отлучки отца, который колесил по стране, скупая скот. Зато его возвращения домой, должно быть, были ознаменованы романтичными встречами, судя по количеству детей, ведь в католической Ирландии контрацепции не было до начала 70-х годов.
Подобно той первой кошке, оказавшейся на моем попечении много лет назад, мама задалась целью создать безопасное и удобное «гнездо» для своих шестерых детей. Время от времени ей была нужна помощь Шона, как и той маме-кошке, которая иногда нуждалась во мне, но в основном забота о детях целиком легла на ее плечи.
В первом их доме в Каппинраше не было водопровода, и маме приходилось ходить около полумили до колодца и столько же обратно, иногда неся на руках ребенка. Однажды, когда мама несла ведра с водой, из загона вырвался буйный бык. Оглядываясь на него, она побежала, споткнулась о полено и разлила всю воду прямо на пороге дома. Мама порвала чулки и разбила колени, но ей все равно пришлось снова отправиться за водой, ведь нужно было постирать пеленки и заварить чай.
Через пару лет после моего рождения мы переехали в Эскер в приходе Баллифин, графство Лиишь, в дом, где я вырос. Мне повезло: я рос среди скота и овец, на ферме, на природе. Не было ни городских соблазнов, ни дурного влияния — только ферма и работа. Еды нам всегда хватало, и мы всегда были под присмотром. Мама давно научилась отлично готовить — и ей приходилось много этим заниматься. Частенько уже после полуночи к дому подкатывал грузовик со скотом в сопровождении двух-трех голодных парней, и ей приходилось на скорую руку печь хлеб и готовить ужин буквально из ничего. Она без труда накормила бы толпу, хотя ни хлебов, ни рыбы ей никто не сниспослал. Но сколько бы мужчин ни помогали нам заготавливать сено и силос, у нее никто не оставался голодным. За свою жизнь она накормила, наверное, сотни людей, которые без предупреждения появлялись у нашего порога.
Мама умела шить такую одежду, которая очень долго носилась. Ей ничего не стоило мгновенно залатать любую дыру в носке или рубашке. Она перелицовывала воротнички на рубашках, чтобы те служили дольше, и вязала всевозможную одежду, чтобы нам было тепло. Такой образ жизни был совершенно естественным, и никто не сомневался в том, что так и должно быть. Она ни на одно мероприятие не могла прибыть вовремя, потому что Шон вечно задерживался. На ферме всегда так, ведь ягнята у овец появляются не по расписанию, а коров нужно доить утром и вечером, да и косить траву на сено и силос тоже нужно тогда, когда приходит время, а не когда ты к этому готов. Поэтому мысль о работе с нормальным графиком никогда не приходила маме в голову.
Центром нашего дома в Эскере была кухня, а центром кухни была дровяная плита — старый «Рейберн» № 1 с горячей поверхностью для приготовления пищи, о которую можно было обжечься, и топкой, в которой сжигали торф и дрова. Слева располагался резервуар, наполненный горячей водой. Это было огромным достижением — горячая вода от плиты и холодная из крана, — не сравнить с теми временами, когда маме нужно было носить тяжелые ведра с водой из колодца.
Справа под варочной поверхностью располагались духовка с грилем и печь для разогрева — одна над другой. Печка для разогрева была самым замечательным кухонным устройством, о котором можно было только мечтать. Отец согревал возле нее замерзшие ноги, мама использовала ее для обогрева ягнят, которых выкармливала из бутылочки. Порой одновременно с этим она пекла в духовке хлеб или готовила жаркое. Как-то ночью и я тайком воспользовался этой печкой, чтобы отогреть двух маленьких котят из сенного сарая, о чем до сих пор никто не знает. Они были так слабы, что не могли даже добраться до сосков кошки. Я думал, что они умирают. Согрев молока, я накормил их, а потом отнес обратно в сарай, пока отец не проснулся.
Высоко над плитой, за трубой вытяжки, у мамы висела связка больших перьев с крыла индейки, которой она порой стегала нас по ногам, когда мы слишком наглели. Мне обычно влетало за то, что я что-то делал не так или дрался со своей младшей сестрой Жозефиной, а это случалось частенько. Однажды мама бегала за мной с этим «крылом» по всему дому, потом сдалась и вернулась на кухню, а я продолжал носиться кругами, пока не понял, что за мной уже никто не гонится.
Мама всегда учила меня делать все максимально хорошо. Сама она ничего не делала вполсилы. Несомненно, она помогла мне стать тем, кто я есть. Она верила в меня и поддерживала всевозможными способами. Мама была самым самоотверженным человеком из всех, кого я знал. Ей все было по силам. Она всю жизнь обо всех заботилась, отдавая всю себя, и не ждала никакой благодарности в ответ. А ее изобретательность и находчивость я старался впитывать каждой клеточкой своего тела.
Маленькие жесты доброты, которые были присущи Рите Фицпатрик, — очень ценное качество характера. Я понял это в семь лет, во время наших ежегодных каникул в Траморе, когда мы поднялись на вершину большого холма, чтобы пойти в церковь. Вообще-то церковь меня совсем не интересовала, а вот кондитерская поблизости — очень даже. Она и сейчас у меня перед глазами. В витрине стояла машина для готовки пончиков. Жаренные в масле пончики нанизывались на длинные штыри и вращались, а сверху на них капала сахарная глазурь. Это был сладкий восторг! Я отчаянно нуждался в этом пончике! А маме очень хотелось пить. Денег нам хватало на что-то одно. Мама зашла в кондитерскую и вернулась оттуда с коричневым пакетом, потом села рядом со мной и достала огромный пончик. Она разломила его пополам, и потек джем. Протянув мне половину, мама сказала: «Держи, Ноэль! Сейчас мы с тобой и наедимся, и напьемся!» Мы сидели, смотрели на море, жевали пончик и улыбались.
В другой раз в Траморе я бегал по пляжу, с гордостью демонстрируя всем свое первое материальное приобретение — разноцветный надувной мяч. Я был в восторге. Вот сейчас я заведу новых друзей и мы будем весело играть! Неожиданно порыв ветра вырвал мяч из моих рук и унес в море. Моим мечтам о веселых дружеских играх вмиг пришел конец. Я упал на колени в песок и зарыдал. Мама подошла, положила руку мне на плечо и сказала: «Ноэль, ты только что совершил хорошее дело!» Я был озадачен. Что же хорошего в том, что теперь у меня нет ни мяча, ни друзей? Мама помолчала и добавила: «Разве это не прекрасно, Ноэль? Ты подарил свой мяч маленькому ребенку в Америке, которому он гораздо нужнее, чем тебе». «Точно! Так оно и будет! — подумал я. — Мой большой разноцветный мяч переплывет Атлантику, и какого-нибудь малыша на Стейтен-Айленд в Нью-Йорке осчастливит этот случайный акт доброты». Помню, что потом я несколько недель беспокоился о том, что мяч на что-нибудь наткнется, сдуется и так и не сможет пересечь океан.
