Я знал еще одного человека, который так же не жалел себя. Это поп-певица Белинда Карлайл — по крайней мере, именно так она себя вела, когда я работал в том отеле. Меня вызвали в ее номер то ли очень рано, то ли страшно поздно. Конечно, я не знал, что это был номер Белинды Карлайл, пока не вошел в комнату с очень ранним завтраком или очень поздним ужином (с какой стороны посмотреть). Помню лишь, что она сидела на краю постели в одном полотенце. Мне пришлось ущипнуть себя. Я только что вошел в гостиничный номер, где на кровати в одном полотенце сидит Белинда Карлайл! Голова у меня закружилась, а когда первый шок прошел, я просто окаменел. Белинда была самой красивой женщиной, какую мне только доводилось видеть. Она была еще красивее, чем в своих музыкальных клипах. Я чуть не упал. Руки у меня так дрожали, что я чуть было не разлил и не рассыпал все, что принес, пока расставлял тарелки на столе. А она просто сидела и улыбалась, глядя на мою неловкость. Я получил щедрые чаевые и выскочил за дверь. Перевести дух мне удалось только в коридоре.
В гостинице в Вэлли-Фордж одним пятничным вечером я узнал все, что нужно знать об одиночестве и что верно и по сей день. В тот довольно спокойный вечер я работал на обслуживании номеров. По пятницам к нам регулярно приезжал некий бизнесмен из Техаса. Каждый раз он делал один и тот же заказ — стейк, лобстер, шампанское с дополнительными бокалами и клубника с жидким шоколадом. В одиннадцать вечера, как по часам, мы получили традиционный заказ: «сёрф-энд-тёрф» — жаркое из креветок, омаров и говядины, шампанское, бокалы, но на этот раз без клубники. Я удивился: этот человек всегда заказывал клубнику. Заказ сформировали, и я покатил свою маленькую тележку, предусмотрительно спрятав большую вазу с клубникой под скатертью на потайной полке, — так, на всякий случай. Я постучал в номер, дверь была приоткрыта.
— Входи, сынок! — раздался громкий голос с техасским акцентом.
Я вошел в номер. Справа находились спальня и джакузи. Я увидел, что на креслах и по полу разбросана одежда — и не только мужская. А на довольно вычурной лампе дополнительным украшением ненадежно примостились яркие розовые трусики.
— Я все оставлю здесь, сэр?! — вежливо произнес я в том направлении, откуда валил пар и доносился смех.
— Нет-нет, парень, вези все сюда.
— Э-э, все это, сэр? — смущенно пробормотал я, осторожно пробираясь к джакузи с горячей водой.
Заглянув туда, я увидел, что он сидит по грудь в пене с сигарой во рту, а по обе стороны от него расположились две довольно симпатичные девушки, которые хихикали и брызгались пеной. Я не знал, куда девать глаза, — невообразимо греховное зрелище для юного ирландца-католика! Мне до конца жизни было не отмолить прощения на исповеди!
— Э-э, шампанское, сэр! — объявил я, наполняя бокалы и изо всех сил надеясь, что руки у меня не задрожат и я не коснусь чего не следовало бы.
— Отлично, парень, отлично!
— Сэр, вы забыли клубнику... Не хотите ли немного? Я принес на всякий случай, — пробормотал я, пытаясь скрыть смущение.
Он вытащил сигару изо рта и расхохотался:
— Точно! Я совсем позабыл! Конечно, и клубнику тоже! Ты молодец, парень!
— И жидкий шоколад, сэр?
О, да! Я был в ударе! Похоже, я нашел золотоносную жилу!
— Молодец, парень! Мне нравится твоя инициатива! Чем собираешься зарабатывать на жизнь?
— Э-э-э... Я учусь на ветеринара, сэр.
— На ветеринара? Боже мой... Ты любишь лошадей, парень?
— А... Да, сэр, конечно, сэр!
О, господи! Исповедальня громко звала меня под свои своды.
— Принеси-ка мне мои штаны, парень!
А ведь до этого все шло так хорошо. Я правильно сделал, что захватил клубнику и жидкий шоколад. Я не коснулся ничего, чего не должен был, хотя и не мог оторвать глаз от девушек. Но все же я показал себя настоящей деревенщиной — ирландским ушастым болотником. Я подошел к дивану и, как послушный щенок, принес техасцу его трусы. Он громко рассмеялся.
— Ты ирландец, парень?
— Да, сэр.
— Ив Ирландии это называют штанами?
— Да, сэр, — я держал трусы на вытянутой руке, словно это был какой-то опасный химикат, и протягивал их ему под заливистый смех девушек.
— Брюки, парень! Принеси мне брюки!
Конечно, я не знал, что в Америке штанами называют брюки, а не трусы.
— Да, сэр! Конечно, сэр!
Я вернулся с брюками и протянул их ему. Он достал из кармана самую большую пачку денег, какую я когда-либо видел, — стодолларовые банкноты, перетянутые резинкой, — стянул резинку своей огромной, как лопата, ручищей. отсчитал три купюры и протянул мне со словами:
— Хочу инвестировать в твое будущее, парень.
Я заколебался, но он настаивал:
— Бери, бери, парень, ты их заработал.
— Что вы, сэр, я просто принес вам немного клубники.
— Слушай сюда, парень. Ты заработал эти деньги, потому что проявил инициативу. Ты их заработал, потому что думал головой.
С этими словами он ткнул себя в лоб своим толстым мыльным пальцем и сунул сигару обратно в рот.
— Бери деньги, парень. Никогда не отказывайся от заработанных денег и не смущайся, если ты их честно заработал. Ты думаешь, они достались мне тяжелым трудом?
Во время нашей странной сюрреалистической беседы девушки заскучали и завздыхали.
— Надеюсь, да, сэр. Да, сэр!
— Ты чертовски прав, парень! Я тоже начинал на ферме, а теперь это нефтяные деньги, — и он потряс пачкой банкнот у меня перед носом. — А знаешь, почему я ношу с собой такую чертову кучу денег?
— Нет, сэр, не знаю.
— Ну, отчасти потому, что я люблю играть на скачках. Но главным образом потому, что на меня однажды напали, парень. Тот, у кого ничего нет, хочет что-то получить, а тот, у кого что-то есть, хочет это сохранить!
— Да, сэр.
— Я чуть не простился с жизнью, черт побери! И что толку тогда от всего этого, а?
— Никакого, сэр.
— Чертовски верно, парень! Чертовски верно! Ну, я и прикинул, что, если грабители снова на меня нападут, я просто швырну им эту кучу денег, и она разлетится, а пока они все соберут, я уже буду далеко!
И с этими словами он так расхохотался, что его мокрые груди запрыгали, а сам он зашелся в хриплой какофонии, суя триста долларов мне в руку.
— Спасибо, сэр, большое спасибо! Я вам очень благодарен, — пробормотал я.
Девушки вылезли из джакузи. И я, как подобает, вежливо отвернулся, когда они, хихикая, юркнули в соседнюю комнату. Затем на мгновение повисла неловкая пауза. Девушки скрылись, и из ванной комнаты донесся звук булькающих пузырьков.
— Я знаю, сынок, что ты это оценишь, — сказал техасец и замолчал. То ли ему хотелось добиться драматического эффекта, то ли он действительно был тронут — не знаю. И тут он сказал нечто такое, что я запомнил на всю жизнь:
