Первый бык вырвался из загона, сооруженного из веток и электрических столбов, и унесся в поле, а за ним последовали остальные двадцать два. Сбегая вниз по холму, он яростно тряс головой, и железный лист вращался, как ржавые лопасти вертолетного винта. Так он сам лишил себя одного рога.
Ларри криво ухмыльнулся:
— Ну что за ужасный человек! Ужасный человек! Это твой новый способ удаления рогов?
У этого шельмеца хватило наглости заявить, что я должен остаться и помочь загнать быков обратно. Но я возмущенно отказался, сказав, что меня ждут на других фермах. И это не было ложью. Я отправился на отелы и окоты, пока парни ловили разбежавшихся по полям быков.
Вернувшись на ферму после обеда, я застал Ларри сидящим у калитки с двумя приятелями и потягивающим холодный чай из бутылки из-под виски. В руке он держал крышку от банки с печеньем, на которой лежало несколько крекеров и ломтики сыра. Я был твердо уверен, что крекеры не должны пахнуть нафталином, а на сыре не должно быть зеленых и синих пятен, хотя, возможно, плесень и пристала сыру определенной выдержки. Ларри предложил мне перекусить, однако я вежливо отказался от такого раритета.
Быки стояли во дворе, порядком раздраженные утренним приключением. На сей раз роль ворот предстояло исполнять мне на тракторе «Мэсси Фергюсон». Первый бык вошел в бокс. Он должен был побежать до конца и увидеть выход, остальные — последовать за ним, а я должен был быстро двинуться задним ходом и перекрыть его. Наклонив голову, первый бык врезался в металлическое колесо трактора — и сломал один рог. Кровь брызнула во все стороны, заливая и трактор, и меня. Я спрыгнул вниз и попытался ухватить быка за нос щипцами, чтобы перекрыть артерию и отпилить другой рог. В конце концов мне это удалось с помощью одного из приятелей Ларри. И тут же я услышал его традиционный рефрен:
— Ну что за ужасный человек! Ужасный человек! Вечно из всего делает проблему!
Ничего, ничего! Это уже второй. Остался двадцать один!
В этом хлипком боксе нам с трудом удавалось ухватить каждого быка щипцами за ноздри, один из помощников придавливал его шею ногой, а я вкалывал анестетик и спиливал рога... Ко всеобщему облегчению, мы закончили эту тяжелую работу до темноты.
Я уже собирался уезжать, когда к огромной куче рогов во дворе подошел пес. Он все еще прихрамывал, но выглядел вполне счастливым. Я так и не узнал, выполнялись ли мои указания, потому что Ларри сказал, что через несколько недель сам снял шину. Полагаю, он следовал правилам не лучше меня. Ларри расплылся в своей неподражаемой улыбке и с лукавым блеском в глазах повернул шею, чтобы взглянуть мне в глаза.
— Вот так вот! — сказал он и повторил: — Все невозможное когда-нибудь случается!
* * *
Хотя прошло почти тридцать лет, я до сих пор иногда слышу эти слова, когда берусь за операции, которых никто прежде не делал. Ларри, похоже, оказался пророком. Так оно и есть: «Все невозможное когда-нибудь случается», а я действительно «ужасный человек, вечно делающий из всего проблему»!
Я постоянно задаюсь вопросом, почему все так, когда можно сделать лучше. Возможно, когда я проходил собеседование в интернатуру и на работу, люди чувствовали, что я слишком раскачиваю лодку, задаю слишком много вопросов, и от меня будет слишком много проблем. Не знаю. В конце концов мне пришлось разработать собственную программу обучения, на которую, как потом оказалось, ушло двадцать лет. Только так мне удалось стать специалистом. Это пришло только с опытом. И даже сейчас я продолжаю «делать из всего проблему», потому что убежден: все невозможное когда-нибудь случается.
Неудивительно, что студенты в ветеринарной школе учатся очень долго. Особенно долго учатся те, кто хочет стать настоящим специалистом. Но в последнее десятилетие я заметил, что ожидания меняются. Выпускники ветеринарной школы рассчитывают на нормированный рабочий день. Я встречал многих, кто отказывался работать после определенного времени. Они уж точно не стали бы спиливать рога быкам Ларри после захода солнца или ассистировать мне во время сложной операции после семи вечера. В последние годы профессия перестала восприниматься как призвание. Это вполне объяснимо, возможно, целесообразно и даже неизбежно. Но, на мой взгляд, ветеринар должен быть готов время от времени работать долгие часы для формирования его как специалиста и укрепления характера.
Сегодня есть дневные и ночные ветеринары, иногда с разделением оказываемых услуг. Когда я закончил свое обучение, в Ирландии такого не было. Изменились и ожидания общества, и это. по-видимому, к лучшему. Но все это не для меня, потому что меня не так воспитывали, и я выбрал другой путь, по которому иду последние двадцать восемь лет. Конечно, мне могут возразить, сказав, что нормальный рабочий график способствует более эффективной работе, но, с моей точки зрения, нужно использовать все возможности, чтобы добиться успехов в том, что ты выбрал в качестве своего призвания.
Разумеется, я не рассчитываю, что молодые ветеринары будут работать так же напряженно, как и я, оставаясь в клинике после полуночи. И дело не в том, что мне нравится работать допоздна, а в том, что мои операции совершенно уникальны по ряду причин. И я стараюсь сделать их столько, сколько успею в течение дня, и так на протяжении всей недели. Я пытаюсь сократить число ночных операций, обучая других, чтобы можно было распределить нагрузку на всех. Думаю, что мне нужно искать лучший баланс между рабочим и нерабочим временем. Я никому не рекомендую мой образ жизни. Но в период обучения и в первые годы работы человек должен прикладывать все усилия к тому, чтобы стать поистине хорошим специалистом.
Не подумайте, что люди выстраиваются в очередь, чтобы чему-то научиться у меня, как когда-то я стремился к своим наставникам. На самом деле, найти людей, готовых брать на себя риск, связанный с проведением сложнейших хирургических операций и сопровождаемый неизбежными стрессами, довольно трудно. И стажеры, и специалисты могут найти более спокойную работу. Я часто думаю, как вдохновить будущие поколения, как дать им понять, что стремление к совершенству стоит того, чтобы продолжать учиться, как стоит того умение слушать животных, сколько бы времени на это ни было потрачено. Это гораздо важнее, чем зазубрить учебник для успешной сдачи экзамена.
Как было бы замечательно, если бы мы могли вести отбор студентов-ветеринаров, опираясь на широту и глубину их чувств, размах сострадания и страстную решимость работать так усердно, как это необходимо для того, чтобы стать превосходными специалистами. Но, к сожалению, все это не поддается измерению и оценке. Поэтому мы выбираем людей исключительно на основании их опыта общения с животными и по результатам экзаменов. Мы не можем измерить сострадание, врачебную прозорливость и целеустремленность на письменных экзаменах. Даже при проведении собеседования это проблематично и весьма субъективно. Кроме того, в нашу эпоху законности студенты легко могут пожаловаться на несправедливое отношение, если критерии отбора окажутся умозрительными и необъективными, несмотря ни на какие субъективные оценки их качеств.
