Сегодня я сталкиваюсь с инфекциями даже в самых идеальных асептических условиях, но фермерские коровы в Ирландии обладали каким-то невероятным иммунитетом ко всему. Я зашивал корову прокипяченным шпагатом, потому что у меня не было шовного материала, и с ней все было хорошо.
Стыдно признаться, но на заре моей деятельности после кесарева сечения я однажды умудрился зашить в корове свои очки! Корова лежала, я трудился изо всех сил, обливаясь потом. Обе мои руки находились в коровьем брюхе, и я попросил фермера снять с меня очки. Он в это время удерживал матку, чтобы я мог ее зашить, а рубец и остальные внутренности уже находились в брюшной полости. Судя по всему, он просто кинул мои очки рядом с инструментами и большой кучей марлевых тампонов. А я сунул их в корову, когда схватил целую охапку тампонов, чтобы остановить кровотечение, и одновременно зашивал рану кетгутом. Все мое внимание было сосредоточено на матке. Я сделал разрез, и, когда теленка вытащили, края разреза стали сильно кровоточить. Я просто не заметил, как очки оказались в кровавой ране, и их затянуло под кишки и рубец. Мы с фермером и его помощником обыскали весь сарай, но очков так и не нашли.
К тому времени корова уже поднялась и принялась жевать сено. Я подумал, что мои очки погрязли где-то в соломе и навозе, нашел другую пару и забыл об этом. Лишь через два года парень, работавший на местной скотобойне, рассказал приятелю моего отца, что нашел в корове очки! Конечно же, эта история дошла до меня! Я до сих пор чувствую себя униженным, но, честное слово, тогда я этого не знал. Благослови, Господь, крепкую коровью конституцию!
Несмотря ни на что, думаю, я стал в Ирландии неплохим сельским ветеринаром. Я получал удовольствие от работы, мне нравилось общаться с фермерами и их семьями. Они были прекрасными, гостеприимными и добрыми людьми, сделанными из того же теста, что и те, рядом с кем я вырос, поэтому в их обществе я чувствовал себя вполне комфортно. И все же настало время уходить и прокладывать свой путь.
* * *
Вернувшись в Гилфорд, я продолжал оперировать без перчаток, но руки мыл очень тщательно — один из немногих приемов, общих для хирургии крупных и мелких животных. Операции при свете фар трактора уступили место стерильному операционному залу в клинике Майкла Олдера, залитому ярким светом. Конечно, и в Ирландии все сильно изменилось. Вскоре после моего отъезда стали появляться стерильные операционные для крупных и мелких животных. Дэвид Смит был не только отличным ветеринаром, но и очень дальновидным человеком. Он упорно трудился, чтобы реализовать свои мечты. Как и мне, ему нужны были деньги и время.
Денег мне по-прежнему не хватало. Я копил на новую машину, потому что старую загнал в реку и не мог получить полной страховки, так как мне еще не было двадцати пяти и я был скомпрометировавшим себя водителем. Поэтому, вернувшись в Англию, я с понедельника по пятницу работал у Олдера, а по выходным брался за любую подработку, какую мне предлагали в агентстве.
Так вот, как и в случае с очками в корове, я не был бы честен с собой, если бы не признался в еще одной непреднамеренной, но очень серьезной ошибке в надежде, что кому-то это поможет избежать подобного фиаско. Я считаю, что ошибки прошлого нужно признавать и анализировать, каким бы ни был исход и какими бы благими ни были первоначальные намерения.
Я работал у Майка, когда ко мне пришла женщина с дочкой. В картонной коробке с дырочками в крышке они принесли русского хомяка. Я спросил, в чем проблема, стараясь выглядеть максимально профессионально, хотя никогда в жизни не видел русского хомяка. Тем не менее я был обязан приложить максимум усилий в сложившихся обстоятельствах.
— Мне кажется, он болен... У него какой-то розовый комочек, — ответила дама.
Я судорожно принялся вспоминать лекции о «мелких пушистиках» в ветеринарной школе, но нам не рассказывали про «розовые комочки». Поначалу я решил, что речь идет о пенисе зверька, а дама просто не может заставить себя произнести это слово. Поэтому я робко спросил, в каком месте этот комочек, и она сказала, что под хвостом. Ага, наверное, это выпадение прямой кишки, сопровождающееся симптомом «мокрого хвоста». — типичное состояние для грызунов, когда у них в условиях стресса возникает бактериальная инфекция. Инфекция вызывает диарею, хомяк начинает тужиться, и расслабленная прямая кишка выпадает через анус. К несчастью для мистера Хомяка, его ожидал гораздо более серьезный стресс.
Я сунул руку в коробку, чтобы погладить зверька и посмотреть, что можно сделать, предварительно поинтересовавшись, не кусается ли он. Дама возмущенно ответила: «Что вы, молодой человек, мой хомяк в жизни никого не кусал».
Однако, судя по всему, характер хомяка испортился, потому что меня он немедленно тяпнул. Я отдернул руку, но, к сожалению, сделал это слишком резко. Хомяк дернулся, отлетел к противоположной стенке коробки – и... его тут же не стало.
Прелестная маленькая девочка смотрела на меня с отчаянной болью в глазах. Это был самый худший момент за всю мою ветеринарную практику. Я не знал, что сказать. Малышка расплакалась, а ее мать была разгневана. Я мог только извиняться и твердить, что у хомяка от стресса началась диарея, а потом стресс усугубился, и, когда я нечаянно его напугал, у него случился сердечный приступ. Мне очень жаль, я всего лишь пытался помочь. А потом я тихо заговорил с девочкой, успокаивая ее. Я сказал, что это, конечно, очень печально, но, может быть, к лучшему, потому что хомяк с самого начала был очень болен и страдал...
Все это было ужасно, и совесть мучает меня по сей день. Тем не менее я твердо верю в то, что надо всегда смотреть правде в глаза. С первого дня своей практики я решил, что буду сообщать людям только факты, какими бы страшными они ни казались, хотя с бедной маленькой девочкой я старался быть помягче. Естественно, больше я никогда не совершал подобных ошибок. С того времени я вылечил так много маленьких пушистиков, что, надеюсь, мне удалось загладить свою вину.
За долгие годы у меня было много тяжелых случаев, но не таких кошмарных. Когда я временно работал в районе Кройдона, каждый раз, глядя на длинную очередь на открытые операции, которые были нормой в работе ветеринара, я впадал в депрессию, но потом говорил себе: «Что ж, по крайней мере сегодня ты не убил ни одного хомяка». Как правило, предварительной записи к ветеринару не было, поэтому я обычно работал по субботам и воскресеньям с восьми утра до восьми вечера, частенько задерживаясь и до десяти. Иногда я еще оставался дежурить на ночь в субботу. Это было очень тяжело. А в понедельник утром я приступал к работе в Гилфорде, где, в сравнении с Кройдоном, был истинный рай.
На другой моей подработке по выходным хозяин ветлечебницы был настолько прижимист, что на весь уикенд он выдавал мне шесть лекарственных препаратов и пять шприцев со сменными многоразовыми иглами. Он считал, что все болезни собак, кошек и кроликов можно излечить содержимым одного из флаконов или сочетанием нескольких. Так что с какой бы проблемой ко мне ни обращались — болел ли у зверька живот или гноилось ухо. — пациент получал определенное сочетание имеющихся у меня препаратов. У меня было по флакону каждого и еще один про запас на всякий случай: стрептомицин — антибиотик широкого спектра действия; дексаметазон — противовоспалительный препарат; лаураболин — он же анаболический стероид нандролон; лазикс (фуросемид) — в качестве диуретика; мультивитамины, которые мой работодатель давал почти всем пациентам; ну и, конечно же, эвтатал (пентобарбитал натрия) — для усыпления животных. Ветеринар был так скуп, что покупал у поставщика супермаркетов дешевый уксус и «стерилизовал» им шприцы и иглы многоразового использования. Весьма скромный хирургический набор хранился в медицинском спирте, потому что автоклава у ветеринара не было. Шовный материал у него был одного размера — катушка кетгута для внутренних швов и катушка нейлонового супрамида для наружных. Один из его помощников стирал хирургические тампоны и развешивал их на веревке для просушки, чтобы использовать повторно. Здесь экономили даже на туалетной бумаге, используя вместо нее газеты, пожертвованные для питомников. Их нарезали и предоставляли «для нашего удобства».
