Хелена была и остается замечательной женщиной — красивой, доброй и очень порядочной. Думаю, она понимала, что единственный способ быть рядом со мной — повсюду сопровождать меня, помогая во всем. На моей ржавой желтой «Мазде» мы ездили с вызова на вызов в любую погоду по извилистым проселочным дорогам, ведя нескончаемые беседы. Однажды моя верная «Мазда» застряла в грязи. Я вышел, чтобы вытолкнуть ее из колеи. Хелена водить не умела. Когда машина начала набирать обороты, она нажала на акселератор, и ржавая выхлопная труба тут же отлетела. Однако «Мазда» продолжала нам верно служить днем и ночью. Как-то вечером мы возвращались со вскрытия павшей коровы и, остановившись на берегу озера, разложили китайскую еду. купленную по дороге, прямо на капоте, превратив его в импровизированный стол. Мы любовались звездным небом и думали о своем счастье. Хелена стала первой девушкой, с которой я по-настоящему разделил свою жизнь.
Однажды мы провели ночь в «фермерском отеле», где нам обещали предоставить постель и завтрак. Это было в 1990 году, когда мы поехали в Корк на концерт Принса. Мы лежали в темноте на очень узкой кровати. Неожиданно дверь открылась, вошел маленький мальчик в пижаме и сказал: «Мистер, что вы делаете в моей постели? И куда вы дели мой горшок?» Оказалось, что это был вовсе не отель — просто фермер решил немного подзаработать, разместив нас в комнате своего сына. Мы так и покатились со смеху.
С Хеленой мне очень повезло. Если бы я на ней женился, моя жизнь могла сложиться совершенно иначе. Мне не пришлось бы страдать от разбитого сердца и разбивать другие сердца. Мы с Хеленой расстались по многим причинам, но главная — мое желание поехать в Лондон, чтобы осуществить свои мечты. Я должен был ее убедить, объяснив все лучше. Но я уехал, зная, что причиняю ей боль, и сам очень страдал от этого. Спустя какое-то время я сидел в аэропорту Хитроу, думал о Хелене, а в наушниках у меня звучала композиция Back for Good группы Take That. Трудно было найти песню, которая так соответствовала бы моему настроению. Я действительно сохранил ее фотографию — и след ее помады остался на кофейной чашке на нашей кухне, откуда я уехал. Я погнался за своей мечтой — и оставил Хелену позади.
* * *
Занимаясь ветеринарной практикой крупных животных, я не понимал, что в глазах многих (но не в моих собственных) я был самым завидным холостяком в городке. Джулия — девушка с пышной копной взъерошенных каштановых волос — была дочерью одного из клиентов. На вид ей было чуть за тридцать. Она жила с матерью в крытой соломой лачуге, где мне, к счастью, доводилось бывать только на кухне. Там женщины выкармливали из бутылочки двух маленьких поросят, в коробке, стоявшей над торфяной печкой, грелся ягненок, а над столом висела старая лампа «Священное сердце Иисуса», но свет ее с трудом пробивался сквозь клубы табачного дыма от трубки хозяйки дома.
Пока я пробирался через ухабы заваленного грязью двора, мать Джулии вышла на крыльцо, прислонилась к двери, вытащила трубку из почерневших зубов и смачно сплюнула большой ком мокроты и табака.
— А вот и вы! Как всегда, опаздываете, — упрекнула она.
«Ну да, — подумал я. — Я чертовски устал — пятый отел на сегодня, а еще только полдень».
Теленок лежал вперед головой и одной передней ножкой, так что отел сулил быть легким. Так оно и получилось. Мне пришлось лишь немного толкнуть голову и первую ножку назад и вверх, чтобы освободить вторую ножку. Затем я установил корове специальный родовспомогатель и пропустил веревку вокруг передних ножек теленка, а вторую — позади его головы, чуть ниже ушей и через его рот. Каждая веревка была привязана к своему крюку родовспомогателя, а его седло прижато под вагиной коровы. Несколько движений рычага, несколько покачиваний, и вот уже теленок появился на свет. Я поставил его на ножки и немного постучал по груди и голове, как положено. А потом корова широким языком облизала свое дитя. Я оглянулся, чувствуя себя настоящим триумфатором.
Там стояла она, Джулия, с блеском в глазах, с ведром воды и куском мыла Palmolive в руках. Я хорошо запомнил марку мыла — оно было зеленое с небольшим выпуклым листочком сверху. После смерти фермера Джулия и ее мать унаследовали один ветхий домик, не менее ветхий скотный двор, двадцать шесть коров, один трактор «Мэсси Фергюсон» (с трубчатой рамой за сиденьем для дополнительной защиты) и плуг с четырьмя лемехами, Вполне приличное приданое, если бы я об этом задумался. Но, могу вас уверить, ни о чем таком я не думал. Похоже, отец оставил дочери в наследство и один-единственный кусок мыла Palmolive, потому что каждый раз, когда я приезжал на отел, кусок этот в руке Джулии становился все меньше, но выпуклый листочек сохранялся, И это заставляло меня думать, что Джулия так стремилась заслужить мое одобрение, что старалась сделать так, чтобы старый кусок выглядел новым, и перед моим приездом подновляла листочек.
В общем, рядом со мной стояла Джулия с ведром горячей воды в одной руке и «новым» куском мыла в другой. На руке ее висело полотенце всего с несколькими дырочками. Под наспех причесанной гривой пышных волос сияла широкая улыбка. В этот момент мать ее снова вытащила трубку изо рта, словно собираясь сказать нечто важное, но выдерживая паузу для вящего драматического эффекта. Она вытерла нос рукавом, оперлась на крышу моей ржавой желтой «Мазды» и произнесла бессмертные слова, которые я никогда не забуду:
— Что ж, наверняка моя дочь Джулия думает, что ее ботинки славно смотрелись бы под вашей кроватью!
Я покраснел от смущения, пробормотал, что уже помолвлен, но что мне очень лестны ее слова. При этом и протягивал ей лекарства для теленка с диареей. Джулия и ее мать были хорошими деревенскими женщинами, они выживали, как могли, на своей маленькой ферме без помощи мужчин.
Лишь спустя годы я понял, насколько я должен был быть польщен этим предложением. Ведь эти две женщины сочли меня достойным разделить с ними все, что у них было.
В моей жизни не раз были моменты, когда я мог бы жениться. То, что в свои пятьдесят я все еще не женат, поражает людей больше, чем что бы то ни было во мне. Я, можно сказать, больше тяготею к общению с животными — в детстве с Пиратом, а во взрослой жизни — с Кирой, потому что отношения с людьми всегда были для меня слишком сложными. Суть в том, что, с точки зрения всех своих подруг, я всегда был эгоистом — мне говорили об этом снова и снова, причем в недвусмысленных выражениях. Когда я лечил собаку, девушка, которую я любил, была в постели с другим парнем. Смириться с этим было тяжело — и все же я смог взглянуть на ситуацию с ее точки зрения. Почему она должна всегда уступать какой-нибудь больной кошке или собаке? У нее есть свои потребности, мечты, надежды и устремления, и они никак не согласуются с моими планами, в которых поздние операции стоят и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье. Это нелегкая жизнь, и упрекнуть девушку за ее выбор нельзя. И все же мне было больно. Есть много профессий, где приходится работать очень много — взять, к примеру, военных. Но, думаю, даже у них есть длительные периоды относительной свободы. У меня такого нет, но я выбирал судьбу сознательно и готов нести полную ответственность за свой выбор.
