Он звучал как открытие.
Выходит, даже если ты тонешь, процессом можно управлять.
Маша поняла, что затопление брака – это кризис и этим кризисом вполне можно рулить, а не сдаваться, покорно позволяя унести себя на дно.
Маша поняла, что мысль об управляемом банкротстве брака возвращает ей чувство подконтрольности ситуации. Что кризис – это не грустная поездка на пассажирском сиденье, а экстремальное руление уходящим в занос автомобилем.
Маша готова сорваться с крючка, потому что развод – это не конец счастья, а начало свободы.
Можно двадцать лет жить у вулкана и учиться правильно «дышать стрессом», чтобы продышать его, а можно просто переехать туда, где в помине нет вулканов.
Муж проехал мимо нее на велосипеде без рук. Велосипед опасно вертел передним колесом, и равновесие было не стабильно.
Маша только успела подумать, что эта поездка очень похожа на их брак, как муж упал с велосипеда, наехавшего на камень.
Маша бросилась спасать своего «акробата», протянула ему руку, помогла встать, прощупала ногу, вставая на которую, муж морщился от боли и кряхтел.
Домой шли обнявшись, как влюбленные. Муж опирался на Машины плечи. Маша везла велосипед одной рукой, второй обнимала мужа за талию, медленно переставляла ноги, смотрела вниз, и волосы заштриховывали ее улыбающееся лицо.
Да, она… улыбалась.
Наступившая определенность – это кратковременное счастье в моменте.
Маша крепче обняла мужа, который, вполне вероятно, скоро станет бывшим. Но для того, чтобы развестись по-взрослому, нужно для начала научиться быть друзьями.
Отпускать
Саня и Зоечка вместе прожили восемь лет. Без свадьбы.
А когда разошлись, Саня сразу, меньше чем через полгода, женился на другой.
Зоя была шокирована.
Эта свадьба убивала ее больше, чем тот факт, что у них не получилось.
Подсознательно Зоечка тайно мечтала остаться в памяти бывшего мужчины лучшей женщиной, чтобы после заданной ею планки он ни с кем и никогда не смог построить счастья.
В идеале он должен был страдать, жалеть и убиваться, а не строить новые отношения, тем более увенчавшиеся скоропостижной свадьбой.
Это было даже оскорбительно: получалось, что восемь лет в обществе Зоечки Саня не хотел супружества, а встретив новую фифу, радостно поволок ее в ЗАГС, как бы заявив миру: эта женщина – моя, ясно вам?
Выходит, Зоечка была как бы репетицией перед настоящим чувством.
Когда они с Саней разошлись, Зоечка отчаянно хандрила. Ей было жалко себя и восемь безрезультатных лет. Отношения – пустоцвет: детей не родили, ничего совместного не купили…
Как будто и не было.
Зоечка вполне допускала, что расставание пойдет им на пользу: они в разлуке смогут оценить, как дόроги друг другу.
Если бы раскаявшийся и соскучившийся Саня явился к Зое с букетом, она бы пустила и дала второй шанс.
Дала бы, но его никто не просил.
В разлуке Саня как бы понял, что Зоечка не такая уж потеря, радостно нырнул в свободу и быстро утешился.
Свадьба Сани выглядела пощечиной, которую он влепил Зое прямо в самый эпицентр самолюбия.
У Зоечки перехватило дыхание.
Это что же получается: отношения с ней были подделкой, а с этой, новой – истинной драгоценностью?
Больно было физически.
– Как же так? – спрашивала Зоечка у общих друзей.
Те отводили глаза.
Они сочувствовали Зоечке, но ничего криминального в ситуации не видели и Саню не осуждали: ну влюбился мужик, ну женился.
Зоечке хотелось какого-то коллективного отречения, чтобы общество как бы через бойкот объяснило Санечке, что женщины – не игрушки, их нельзя менять как перчатки. Что он поступил безответственно: украл у Зоечки время и ничего не дал взамен, кроме опыта.
Теперь он – мужчина в самом расцвете сил, а она – одинокая женщина за тридцать. Осталось только кошек завести.
Подруга, которая тоже недавно развелась, звала в приключения: мол, давай купим тур на море, поедем за курортным романом, а?
Зоечка почти согласилась, но тут подруга, смеясь, пошутила:
– Назовем наше путешествие «Разведенки-тур».
Зоечка посмотрела на нее внимательно:
– Да ну тебя…
Разведенка – это женщина, которая была в браке. А Зоечка не была – не брал никто. Это слово «разведенки» так травмировало ее, что она дома рыдала в голос: это и про нее и нет одновременно.
Зое было так плохо, что иногда она ложилась на пол и, корчась от боли, обхватывала себя за согнутые колени, кряхтела до вздувшихся вен.
Душевная боль имела вот такое физическое выражение.
Саня работал программистом, а Зоечка – лингвист по образованию – репетитором по русскому и литературе.
Однажды, когда они еще жили вместе, к Зоечке пришел ученик, они разбирали стихотворение Пушкина. Саня тогда был дома, краем уха слышал, как проходило занятие, и, когда ученик ушел, Саня вдруг сказал Зоечке:
– А ты знаешь, что если взять все творчество Пушкина и измерить, то будет два с половиной мегабайта информации?
Зоечка удивилась: глупость какая!
Как можно величие классика оценить в двоичной системе? Взять – и загнать шедевр в математику? Зачем?…
Это как музыку измерять в мешках картошки.
Сейчас Зоечке казалось, что, пока она любила, искренне и нежно, Саня просто воспользовался этим, конвертировал ее неземную любовь в приземленные супы и глаженые рубашки, поюзал ее чувства по максимуму и выкинул после использования, как пустую упаковку из-под шампуня.
Зоечка давно читала книгу национального чувашского автора и оттуда узнала страшное слово «типшар».
Типшар – это вариант мести, когда человек идет в дом к ненавистному обидчику и вешается прямо в его доме, чтобы тот отныне никогда не был счастлив, а дом его был проклят.
Как жить дальше там, где хозяин отныне – дух мертвеца?
Удивительно, конечно.
С одной стороны, типшар – это признак бессилия и невозможности пережить несправедливость.
С другой – это громкое доказательство своей правоты, молчаливо «кричащий» протест, личный приговор над моралью предателя.
Когда Зоечка читала об этом, она была поражена: казалась немыслимой такая форма внутреннего конфликта, при которой повешение или самосожжение ради своей правды кажется выходом из ситуации и оправданной местью врагу. Тогда такой внутренний бунт казался выдуманным.
Но сейчас, когда Зоя узнала, что Саня женился, ей было так плохо, что она даже понимала тех, кто выбрал типшар.
