Глядя на портрет Джека Лондона, я улыбался и говорил:
– Вот так-то, коллега, не сразу нас с тобой поняли!
И вдруг я получаю приятное письмо из солидного журнала за подписью консультанта. Он пишет: «…среди потока самотека я обратил внимание на ваш рассказ «Яблоки из Гурзуфа», который не кажется мне неинтересным…» Дальше мне предлагалось зайти.
«Среди потока самотека рассказ ваш взволновал глубоко…» – с радостью насвистываю и напеваю.
Письмо наклеил на картонку. Чтобы раньше времени не истрепалось. Согнул пополам. И в карман. Чтобы те, кто во мне сомневались, изменили свое мнение, когда им ткнут в нос.
Никто до этого не предлагал мне зайти в редакцию. Наоборот: советовали не заходить и даже не писать. А тут колесо фортуны, как говорится, повернулось в обратную сторону. Точь-в-точь, как у Джека Лондона в его романе «Мартин Иден».
Помчался в редакцию, нашел в конце коридора в темном углу консультанта за столиком.
– Это я. – говорю, – написал «Яблоки из Гурзуфа». – И показываю ему письмо, наклеенное на картонку.
Он свой почерк узнал, а рассказ не мог вспомнить.
Мы вместе вспоминали, а потом искали рукопись: она у него куда-то запропастилась, попала не в ту папку. Он все папки перерыл, но рассказа не нашел.
На другой день приношу второй экземпляр «Яблок из Гурзуфа».
Он рассказ прочел и говорит:
– Ну как же, помню! Сразу видно, что вы были в Гурзуфе и все видели своими глазами. Очень точно сказано про жару. Жара там действительно есть. У вас очень хорошо написано: «жжет». Она именно – жжет. А вы не были в Кушке?
И я сказал, что был в Кушке, хотя там никогда не был.
– Вы помните Кушку? – спросил консультант.
– Еще как!
– Я служил там, – сказал консультант. – Вот где жара!
– В Гурзуфе тоже жарко! – испугался я.
– Нет, в Кушке жарче… Там жжет, – сказал он задумчиво.
– Значит, все в порядке?
– В порядке? Там, в Кушке, осталась моя любовь. Она осталась там, а я уехал. Разве это порядок?..
У меня отлегло от сердца.
– Напишите ей письмо, – сказал я.
– Такая загорелая девка… – сказал он откровенно.
– Позовите ее сюда, – сказал я.
– Слово «жжет» меня покорило в вашем рассказе. Меня всю жизнь что-нибудь жжет. То солнце. То работа. То любовь. Очень емкое слово!
– Старался вовсю, – сказал я. – Специально для этого нелинованную тетрадку купил. Не получается – лист рву безо всякого! Долой! Раз не получается!
– Это очень хорошо… Пойдемте к редактору, я вас ему представлю.
Редактор сказал консультанту:
– В таком случае, милый, не возьметесь ли вы сами редактировать рассказ? Вы открыли нового автора, так будьте для начала его редактором, тем более у нас освобождается штатная единица.
– У него точные слова, – сказал консультант. – У него очень точные слова…
– Тем более у него очень точные слова, – сказал редактор. – Я, правда, не читал рассказа, но я думаю, у него точные слова, раз вы говорите, что они у него точные.
Рассказ был напечатан.
А на следующий день моего нового редактора, бывшего консультанта, уволили.
Не думаю, что за меня. Но в то же время у него ведь не было других авторов…
– Как же я теперь буду жить? – пожаловался он мне. – Я ведь не умею ничего делать…
Я подбодрил его.
– Пишите рассказы, – сказал я, – пишите их побольше, рассылайте во все издательства, как Мартин Иден. Действуйте, как я. И все будет в порядке.
– Давайте вдвоем, – сказал он, – у меня одного не получится.
– Давайте, давайте, – сказал я, – у меня уже есть литературный опыт, одна голова хорошо, а две лучше!
Нужно было читать…
Сначала все хорошо было.
Она увидела, что я на нее смотрю, и говорит:
– Что вы все время на меня смотрите?
– А что, смотреть нельзя? – говорю. И продолжаю смотреть. Тем более что мне давно жениться пора.
– Можно, – говорит, – только вы так глаза раскрываете, как будто вы слепой.
– Кто, я слепой?
– Вы, а кто же!
Я немного обиделся, но все равно смотреть продолжаю. Тем более у меня намерения серьезные.
Все хорошо было.
А потом я сказал:
– Вот когда я смотрю на вас, мне кажется, Пушкин именно о вас сочинил свои некоторые стихи…
Она возьми да скажи:
– А какие стихи вы имеете в виду?
А я никакие стихи в виду не имел. Я просто так сказал. Должен же я был ей что-то приятное сказать…
Она ждет, что я ей отвечу, а я молчу.
Тогда она говорит:
– «…Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…» Это вы имели в виду?
– Во-во! – говорю. – Это самое…
Хотя ничего я в виду не имел. Пушкина я, конечно, знал. Как не знать! В школе еще проходили. Да все забыл. Давно было. Все не упомнишь.
Она говорит:
– Ах, бросьте, ничего вы в виду не имели…
Я говорю:
– Почему не имел? Имел! – И руку на сердце положил, чтобы она лучше поверила.
Она говорит:
– Да знаю я вас всех, всегда врете…
– Ну как хотите, – говорю, – только вы меня этими словами глубоко обижаете… Встретить вот так человека… И вдруг слышишь от человека подобные слова…
Она вдруг ни с того ни с сего говорит:
– Вот вы про Пушкина только что говорили, а Лонгфелло вы читали?
– Кого? – спрашиваю.
– Лонгфелло.
– Читал! – соврал я.
– «Гайавату» всю прочли?
– Всю.
– До конца?
– А что?
– И как вам?
– Хорошо.
Прочел бы эту «Гайавату», думаю, гораздо лучше бы себя чувствовал. Да только разве знаешь, что именно про Лонгфелло будут спрашивать. Хуже, чем на экзамене, ей-богу, получается. Там хоть программа есть. Дадут тебе перед экзаменом программу, и учи себе все билеты.
Я все боялся: она начнет сейчас спрашивать, что я у этого Лонгфелло еще читал.
А она говорит:
– Олешу вы, конечно, читали…
– Кого?!
Она на это внимания не обратила, что я переспросил, или не расслышала и говорит:
