– Это ведь целое искусство! Как чемпионы работают, видели?
– Да брось ты, несерьезный ты человек, давайка лучше познакомимся, – он протянул мне руку, – Викентий Викторович Штора. Директор. Заведую ателье.
Приятно с ним познакомиться. Что значит самостоятельный человек! С директором ателье познакомился. Запросто. Свои знакомые появляются. Замечательная жизнь пошла. Я это предвидел!
Он шел и говорил:
– А как ты со мной разговаривать начал? А? С директором повежливее надо разговаривать. Как-никак персона, выше своих подчиненных. У меня ты в двадцать раз больше заработаешь. Это ты всегда помни. В двадцать раз больше, чем мазней по грязной мостовой. У тебя отец, мать имеются? Так, имеются. Очень хорошо. Отцу, матери мог бы помочь, подсобить. Небось старики нуждаются, вон какого сынка вырастили, а он с метлой по ночам шляется, а у парня талант есть. Я бы тебе по первому разряду платил. Пора за ум браться. А парень ты, я вижу, смышленый, – зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Ты понял меня?
Мы около его парадной остановились.
– Нечего тебе по темным улицам болтаться, – сказал он, протягивая мне руку. – Заходи. Мне толковые работники нужны. Головастые. И ты рад будешь. Отцу, матери поможешь. Трактаты будешь писать!
– Какие трактаты?
– К примеру, как выращивать баобабы перед окном. Подходит?
– Подходит! – сказал я весело.
– Коза всегда вытаращивает глаза, – сказал он ни с того ни с сего.
– Коза? – спросил я.
– Дереза! – сказал он.
Мы оба засмеялись.
– А куда заходить?
Он показал мне, куда заходить.
Остроумный, необыкновенный человек! Таких людей мало. Все больше какие-то угрюмые. Хорошее знакомство.
Не доходя до музея Низами, я написал в десятый раз:
НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА
БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ!
ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК!
ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ!
ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!
Вспомнил про собачку Сигизмунду, и мне стало так весело!
Я обмакнул кисть в краску и дописал:
2
Позвонил.
Жду.
Слышу голос:
– А! Бальзак!
Откуда он меня видит, раз дверь закрыта? Глянул вверх – там окошко, вот откуда видит. Улыбается. Сандалии шлепают. Значит, идет.
Щелкнул замок. Дверь открылась.
– Салютик! Бальзаку салютик!
В коридоре темнота.
– У вас, – говорю, – света нету, что ли?
– Днем свет от Бога, – говорит.
Не пошлет ему ведь Бог через стенки свет. Окон-то у него нет в коридоре.
Ведет меня в кухню. На кухне светло. Два окна. На плите баки. Пар валит. Хозяин посвистывает, приплясывает, берет палку, мешает что-то в баке.
– Рад приветствовать, – говорит, – молодое, здоровое поколение у себя в экспериментальной мастерской. Я тебе, кажется, вчера об этом говорил?
– О том, что рады приветствовать, говорили.
– А больше ни о чем? О том, что я волков снимал и лис для хроники в порядке добровольном? Размаху во мне заложено немалое количество! Волк на меня прет, Витя Болдуинов кричит: «Давай снимай его, снимай!» А как его снимать – он тебя сожрет! Зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Снимал. И как снимал! Волков снимал, медведей, лис… Хочешь, тебя сниму? На память внукам карточку оставишь… Жена моя – Сикстинская Мадонна. Чудо нынешнего века. Красавица неимоверная, имеешь счастье сегодня наблюдать. Требует к себе, сам понимаешь, редкого внимания и жгучей любви, так я ей вчера тортик купил с розочкой, а его кошка съела…
– Чего купили? – не понял я.
– Посредине розочка, а по бокам листочки кремовые, так кошка их слизала начисто, как бритвой срезала.
Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?
Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.
Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление – вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.
– Разрешите представить, – говорит. – Сикстинская Мадонна, моя последняя любовь.
– Здравствуйте, – говорю.
А жена его сейчас же и ушла.
– Шуток не понимает, – вздохнул Викентий Викторович, – ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?
– Дело ваше, Викентий Викторович.
Он засмеялся:
– Факт – мое. Ты просто клад, бальзак!
Я на баки смотрел. Он заметил.
– Вот где будущее, – говорит. – Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.
Он хитро щурился и улыбался.
– Что там все-таки такое? – спросил я в нетерпении.
Он приложил к губам палец.
– Вставай на табуретку, – говорит, – глянь в бак. Палкой покрути.
Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.
Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.
Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.
Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.
– А где ателье? – спросил я.
– На другой улице, – сказал он.
Викентий Викторович увлек меня в комнату.
К моему недовольству, жены в комнате не было.
Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:
– Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… – В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!
– …Сикстинскую Мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…
– Как то есть?
– Ну как, вот так! – Он развел руками. – Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…
Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…
