Сижу на стуле, восторженно рассматриваю свою картину и хвалю себя изо всех сил.
Кто еще так похвалит меня?
А говорят, характер у меня плохой. Замечательный у меня характер, чудесный, изумительный, простой.
Съем еще кусок мяса. После такой работы как следует поесть полагается. Жалко, помидоры не поспели. Больше всего на свете люблю я помидоры. Однажды я полтора кило съел, посыпая их крупной солью, закусывая свежим хлебом.
Вспомнил помидоры и пошел плясать! Плясал, плясал до тех пор, пока дыхания хватило.
8
Мать размахивала вальтером на фоне моей картины и кричала:
– Он в шайке! Он в шайке! Он спятил! Он спятил! Я же говорила, что он в шайке! Фигуровская меня предупреждала! Она меня всегда предупреждала, господи боже мой, он спятил!
Сыщик бы не нашел мой пистолет, а она нашла! Отвратительная привычка лазать, рыться по всем углам. Каким образом она все-таки его нашла?
– Откуда это? – спросил отец громко.
– Подарили, – сказал я.
– Кто мог тебе его подарить, как не бандиты! – закричала мать. – Ему подарили оружие!!!
– Да подожди ты, – прервал ее отец. – Кто тебе его подарил, отвечай.
– Я его купил, – сказал я.
– На какие деньги?
– На заработанные, разумеется.
– Только что ты сказал: подарили. Теперь утверждаешь: купил. Первому верить или второму?
– Второму, конечно, раз я его купил.
– Зачем же ты сказал: подарили?
– Сначала я не подумал… а потом подумал… Я подумал и решил сказать правду…
– Дай-ка сюда пистолет, – сказал он матери.
Он повертел его в руках, явно не зная, что с ним делать, и вернул ей обратно со словами:
– Отнеси его сейчас же на помойку! Чтоб духу его здесь не было!
– Что они со мной делают! Что они со мной делают! – повторяла мать, унося на помойку пистолет.
– Выбрось его в уборную во дворе! – крикнул ей вслед отец.
– Не нужно, не нужно! – закричал я, пытаясь бежать за матерью, но отец схватил меня за руку.
– Молчать! – заорал он. – Я здесь командир!
– Его можно кому-нибудь подарить, – взмолился я, – зачем же его выбрасывать!
– Никто не позволяет тебе делать такие подарки, слышишь ты или нет? И ты мне ответишь сию минуту, как он у тебя появился!
– Купил я его, вот он и появился, – сказал я зло.
– Молчать!
Будь перед отцом тарелка супа, наверняка она полетела бы в мою картину!
Слабая надежда оставалась – вытащить пистолет обратно из уборной. Как-нибудь, может быть, удастся его оттуда вытащить…
– У кого ты его купил? – спросил отец.
– Откуда я знаю, шел по улице, какой-то тип продавал пистолет, я у него и купил.
– Имей в виду, – сказал отец, чувствуя, что ему от меня ничего не добиться, – имей в виду, разговор будет серьезным и беспощадным! Он давно назрел. Что будет с тобой дальше?
Именно последних слов я и ждал. Они мне последнее время крепко надоели. В этом и заключается его беспощадный разговор, ничего себе!
– Так что же все-таки с тобой будет? – повторил он, не услышав от меня ответа.
– То же, что и со всеми, – сказал я.
– Ты себя ко всем не причисляй!
– А я и не причисляю.
Он как будто хотел меня ударить, но сдержался.
– Со всеми не происходит того, что с тобой, – сказал он. – У всех нормальные дети, порядочные сыновья. Они не портят кровь родителям, не ходят вверх ногами, а ты ходишь вверх ногами уже продолжительное время, да, да! Другого тут слова не подыщешь. Ничего вокруг себя не замечая, ты губишь и себя и родителей. Что ты отмочил на стене, зачем? Объясни мне, по какому праву ты сделал из комнаты свинарник, превратил стенку в безобразное зрелище? Объясни мне, отчитайся, ответь за свои поступки…
– Все равно будет ремонт, – сказал я.
– Если было бы все равно, люди лазили бы в окно, – сказал он.
– Ее всю заклеят обоями, – сказал я, – стоит ли волноваться…
– А где ты взял пистолет?
– Купил.
– Зачем?
– Просто так.
Отец подумал и сказал:
– Что у тебя изображено на стене? Безобразие, какое только можно себе представить!
Я молчал.
– Ничего там не изображено! Ничегошеньки там нет, но у тебя хватило терпения всю ее замалевать, живого места не оставить! Чудовищный ты тип, хулиган, и больше ничего!
Я молчал.
– Разговор будет серьезный, имей в виду! – сказал он, не отрывая взгляда от стены.
– Не так уж это плохо нарисовано, – сказал я.
Он вскочил, подбежал к стене, ткнул в стену пальцем:
– Это?!
– А что?
– Бандит! – погрозил он мне пальцем, измазанным в краске.
Вошла мать. Косило ее, как никогда. Ни с того ни с сего она сказала:
– Ведь я была у знаменитого Павлова, невропатолога, и он даже меня не осматривал, а сразу посоветовал не расстраиваться.
Идет в свою комнату, скрипят пружины кровати. Оттуда я слышу:
– Павлов мне сказал: вам нельзя расстраиваться, вам нужно больше спать.
– Бессовестно ты поступаешь с матерью! – Отец натягивает на голову свою неизменную брезентовую фуражку, собирается уходить.
Мне хочется остановить его, пойти с ним, но как это сделать?
– …Знаменитый невропатолог Павлов… нервная система человека…
Никто ее не слушает.
– Не уходи, отец…
– Откройте дверь профессору! – кричит мать. – Когда меня не косило, я открывала двери каждую минуту!
Да, это Шкловский, профессор. Ни я, ни отец звонка не слышали.
Отец снимает фуражку.
Профессор Шкловский прошел к матери в комнату, а мы с отцом остались сидеть в столовой.
Стояла перед нами стена – картина. Невольно смотрел на нее отец, и лицо его хмурилось. Но было и другое выражение на его лице. Труднообъяснимое…
Он ждал Шкловского, держа фуражку на коленях…Профессор Шкловский отвел отца в сторону.
– Я должен вам кое-что сообщить, – сказал он побледневшему отцу, – считаю своим долгом.
– Что-нибудь серьезное? – встревожился отец. – Неужели что-нибудь серьезное?
– Скажите, сколько времени ее косит таким образом?
