Получив быстрое подтверждение послушания со стороны Майнерера, Мок ждал, когда Райнерт отзовется.
— Попросите ко мне доктора Сметану, — из-за запертых дверей звучал сильный баритон Хартнера. — Пусть принесет с собой реестр должников.
— Райнерт, хорошо, что вы есть. — Мок смотрел на докладную, написанную своим наклонным почерком. — Не отставайте ни на шаг от князя Алексея фон Орлоффа. Вы не знаете, кто это? У меня нет времени вам объяснять. Информацию о нем вы найдете на каждом столбе объявлений и в каждой газете, и, конечно, в «Последних новостях Бреслау» в день, когда мы нашли замурованного Гельфрерта. Ваш сменит Кляйнфельд.
— Пусть Спехт из отдела каталогизации, — зазвучал голос Хартнера, — принесет каталожные ящики с надписями «Вроцлав», «Криминалистика», «Силезия». Хорошо, повторю: «Вроцлав», «Криминалистика», «Силезия». Пригласите мне к телефонному разговору директора Городской библиотеки Теодора Штайна. Да, доктор Теодор Штайн. Днем, вечером… все равно.
Мок набрал еще один номер и быстро убедил молодого человека, чтобы тот прервал важное собрание советника Домагаллы.
— Сердечно приветствую тебя, Герберт, — сказал он, услышав слегка раздраженный голос своего партнера по бриджу. — У меня сейчас важное дело. Да, да, я знаю, что тебя беспокою, но дело очень срочное. Мне нужно просмотреть записи всех сектантов, которыми занимались твои люди. Кроме того, мне нужно знать все о секте Sepulchrum Mundi и ее przywódcy провидце Алексее фон Орлоффе. Хорошо, запиши… Не знаешь, как пишется sepulchrum? Что у тебя с латынью? Я так и думал…
— Из главной читальни, — голос директора изменяло волнение. — Велите мне немедленно принести следующие книги: «Antiquitates Silesiacae» Бартесиуса и «Криминальный мир в старом Вроцлаве» Хагена.
Мок снова соединился и больше не давал поручений, а выслушивал повышенный голос Мюльхауза. В какой-то момент он отодвинул трубку от уха, а другой свободной рукой постучал папиросой о столешницу секретера. Когда голос успокоился на мгновение, Мок положил папиросу в рот и начал странный диалог, в котором его лаконичные высказывания прерывались время от времени гневными и замысловато выстроенными фразами шефа.
— Да, я знаю, что я вел себя как грубиян, начиная с собрания… Это новый след… Все объясню завтра… Да, знаю, последний шанс… Злоупотребил терпением господина директора… Знаю… Буду завтра… В восемь утра… Да, конечно… Спасибо и извините…
Мок повесил трубку и в очередной раз тепло подумал о Райнерте и Кляйнфельде. Они ничего не сказали Мюльхаузу и отправились вслед за фон Орлоффом.
Хартнер закончил давать приказы и вошел в кабинет, неся пальто и шляпу Мока. Через некоторое время оба двинулись в сторону двери. Хартнер пропустил Мока вперед и улыбнулся лучезарно госпоже Хаманн. Он мог воплотить свою мечту о рулете.
Вроцлав, понедельник 9 декабря, десять вечера
Вроцлав утонул в мягком пухе снега. На Сандштрассе было безветренно и тихо. Иногда заурчал какой-то автомобиль, изредка звякали сани. Даже скрежет последних трамваев, скользящих в сторону Ноймаркета и Центрального почтамта, приглушен был мягким фильтром метели. Окна монастыря норбертанов (премонстрантов) блестели приятным теплом. Мок наблюдал это все через окно старого монастыря Августинцев на Песчаном острове, где находилась Университетская Библиотека, и далеко ему было до настроения радостного праздничного ожидания, которым казался охваченным весь город. Не интересовал его Песчаный мост и Гимназия святого Матфея, ни Минералогический Музей. Интересовали его освещенные елками окна бедных особняков, расположенных по периметру Риттерплац, где усталый отец, ожидая ужина, откладывает в сторону трубку, дымящуюся дешевым табаком, и подбрасывает сидящих у него на коленях детей, которые радостно вскрикивают, а их дикие возгласы не раздражают ни отца, ни подпоясанную фартуком мать, которая ставит на горячую конфорку горшок с мужниным супом; каждый день одно и то же — крупник с копченостями, довольная и сытая отрыжка, поцелуй после ужина, рот, полный дыма, шлепание детей и загоняние их в ванну в парящей лохани, их зарозовевшие от сна губы, мужские руки под тяжелой периной. Каждый день одно и то же — вера, надежда и любовь.
Мок подошел к двери кабинета Хартнера и положил руку на ручку.
«В этих арендованных домах, — подумал он, — в этих закопченных кухнях, под затертыми обоями живет еще одна добродетель, неевангельская добродетель, которая не могла найти для себя места в стерильно чистой пятикомнатной квартире на Редигерплац. Эта добродетель не была привлечена ни силой, ни лестью, ни дорогим подарком, она не хотела там оставаться дальше, она покинула вскоре после свадьбы возвышенную жену и уверенного в себе мужа, которые не высказали сформулировали свои потребности перед собой; она — потому что не умела, он — потому что не хотел. Она предоставила их самим себе: ее надменно молчащей и его — яростно бьющегося о стены квадратной головой. Как называется эта добродетель, которая презирала квартиру на Редигерплац?»
Мок отворил дверь, выпустил дворника, тащившего ведро с углем, и услышал голос Хартнера:
— Да, господин директор Штейн, я имею в виду выписку различных книг из общего каталога, то есть составление предметного каталога согласно следующего ключа понятий: Силезия — криминалистка — Вроцлав. Если бы эти понятия пересеклись в какой-то книге, было бы здорово. Если нет, то очень прошу господина директора прислать мне список книг, к которым относится хотя бы одно ключевое слово. Думаю, если бы я потом решил взять эти книги… Да? Это здорово, спасибо за любезное согласие…
Мок закрыл дверь кабинета и пошел в уборную. Проходя мимо дворника, он обхватил его за руку и прошептал:
— Ты знаешь, как называется та добродетель, которая не хотела у меня жить?
— Нет, не знаю, — ответил владелец заросшего густыми волосами уха.
— Верность, — вздохнул Мок и зашел в туалет. Он заперся в кабинке и аккуратно опустил маленькое окошко, за которым засыпало город, полный верных жен, улыбающихся во сне детей и наработавшихся отцов, город пыхтящих теплом печей, скулящих от радости верных собак с умными глазами. В этом городе какая-то пятикомнатная квартира была неподходящим курьезом, мрачным уродом.
«Там в четырех углах комнат таится злой демон насилия, отринутый демон иллюзии и еще один… — думал Мок, расстегивая ремень, — еще один… — повторил он, выполняя знакомые, старые как мир действия, осуждаемые Церковью, — демон смерти». Когда он нашел правильное слово, он всунул голову в петлю, образованную из ремня и прикрепленную к ручке окна, за которым Вроцлав стал белее, чем покрывающий его снег.
Висбаден, пятница 13 декабря, час дня
Частный детектив Райнер Кнуфер вышел из экипажа возле Курортного парка и отправился среди черных, безлистных каштанов в сторону казино. Из-за паркового пруда ворвался между деревьями холодный порыв резкого ветра и поднял вверх столбы снежной пыли. Кнуфер натянул шляпу, поднял воротник пальто, быстро миновал покрытые инеем каменные клумбы и вошел в сверкающий храм азартных игр. К нему подскочил рассыльный, обвел его энергично щеткой, с радостью принял горсть мелочи и подбежал с пальто и шляпой гостя к гардеробу. Кнуфер стоял в фойе, смотрел и восхищался бело-коричневым шахматным полом, витражом над входом, арочными сводами и стоящим под стенами большими скульптурами. После созерцания великолепия повернул налево в большой игорный зал. Он стоял на пороге и щурил глаза под беспощадным блеском канделябров, которые обнажали каждую морщину вокруг раздраженных бессонницей и пороками глазам игроков, отражались в лысинах, покрытых сгустившимися знаками проигрыша, вызывали фальшивый румянец на щеках престарелых аристократов и блестели на алебастровой коже молодых дам, привычки которых были такими же тяжелыми, как разноцветный пух перьев, воткнутых за повязками, покрывавшими их аккуратно подстриженными и блестящие прически. На одной из молодых дам Кнуфер остановил на несколько секунд взгляд. Он не был уверен, что нашел нужную особу. Согласно описанию, которое он получил от Мока, у Софи должны быть длинные волосы. Смеющаяся яркая блондинка имела волосы, подстриженные модно, коротко и спортивно. Другие элементы описания совпадали. Ее груди, которые сильно обтягивались шелковым платьем и восхитительно поднимались, когда резким и радостным движением она вскидывала руки вверх, соответствовали точным характеристикам Мока: «выдающийся бюст с твердостью почти видимой». Ее голос прорезал душный воздух зала серебряной колоратурой и мог смело быть определен как «жемчужный» (описание Мока). С трудом он отвернулся от блондинки и заглянул в соседний карточный зал. Когда уже убедился, что ни одна из присутствующих дам не соответствовала составленному криминальным советником описанию, он сел у соседнего, незанятым никем столом с рулеткой, на котором пребывал на посту старый пузатый крупье, и, поставив фишки по пятьдесят марок на красное, начал рассматривать проблему: почему вероятная Софи Мок так шумно себя ведет. Когда крупье подтолкнул в его сторону удвоенный столбик фишек, Кнуфер уже знал две причины. Во-первых, блондинка не ограничивала себя в шампанском, во-вторых, ее крики радости и вскидывание рук были реакцией на азартные действия крошечного мужчины с болезненными, меланхоличными глазами. Кнуфер решил играть один на один. Поставил все вновь на красное и быстро записывал в памяти внешние характеристики невысокого господина, которому блондинка только что положила голову на плечо, нежно обнимая ладонями место, где у других мужчин есть бицепсы. Игрок мало находился за игровым столом. Он равнодушно скидывал фишки, и они приземлялись по мягкой дуге на жесткое зеленое сукно и всегда находили свое место в одном из тридцати шести квадратных полей.
