— Спасибо вам, пан Кочур, теперь я с ним поговорю, а вы уже идите себе домой. Ваша служба закончилась час назад.
— До свидания, пан аспирант.
— До свидания, пан постерунковый.
Все стихло. Нары заскрипели под весом Зарембы.
— Здорово, Эдзё, — отозвался аспирант. — Я вижу, что ты уже не спишь. Давай лапу и не смотри. Уколю тебе морфий. Не бойся, я хорошо это делаю. Сейчас у тебя перестанет болеть.
— Спасибо вам, пан Кочур, теперь я с ним поговорю, а вы уже идите себе домой. Ваша служба закончилась час назад.
Заремба оторвал руку товарища от нар и ловко вонзил иглу в вену, которая заметно пульсировала под кожей предплечья. Через минуту Попельский забыл про боль спины и носа.
— Знаешь, вчера ты стучал в дверь комендатуры и велел дежурному принести документы какого-то важного дела, которое ты вроде бы проводишь…
— Действительно, что-то такое припоминаю, — невнятно буркнул Попельский.
— Ты хотел вести дело? Ну, брат, ты его имеешь! — Заремба бросил на нары картонную папку. — Дело чрезвычайно важное. Убийство гадалки Любы Байдиковой.
Попельский подскочил на нарах, потом уселся с папочкой в руках. Сосредоточенный и серьезный, он производил впечатление человека, которого на мгновение отвлекли от служебных обязанностей. Эдвард читал, будто сидел у себя в кабинете, а не проснулся в арестантской камере, жестоко избитый, а сейчас — больной и чуть ли не смертельно отравленный.
— Кто тебя так избил, Эдзё? — Вильгельм вынул из портфеля термос и налил кофе в крышечку. — Вот, пей! Кому же ты все расскажешь, как не мне?
— Ответ ты знаешь… Я уже тебе рассказывал, когда ты ко мне приходил… — Попельский продолжал читать.
— Ты мог лгать не потому, что у тебя болело, а скорее из-за того, что кузина не отходила от твоей кровати. Что ты был пьян и попал под экипаж в Рогатине? Вот, что ты говорил… Но я в это не верю. Держи, выпей немного, а потом рассказывай правду. Я хочу ее знать не как полицейский, а как твой друг…
— Граф Бекерский с тремя москалями, — больной отхлебнул кофе и отложил бумаги. — Это случилось в Стратине… И запомни, Вилек, я их сам привлеку к ответственности… Сам, понимаешь? Я могу тебе доверять?
— Не сам, а со мной, — Заремба прикурил две сигареты и одну из них сунул в рот Попельскому. — Вскоре мы будем знать про этого графа все, что только возможно. А теперь ad rem
[44], Эдзё. Отныне ты работаешь экспертом полиции в деле убийства Любы Байдиковой. На твои услуги уже есть соглашение, а на нем — подпись Коцовского.
— Шутишь? — Попельский возмущенно выплюнул сигарету, хотя едва успел затянуться. — Ты что, смеешься надо мной?
— Смотри сюда! — Заремба протянул ему другую папку.
Это было персональное дело Эдварда Попельского.
— Как случилось, что Коцовский согласился? — Свежеиспеченный эксперт смотрел на соглашение, подписанное начальником Следственного отдела, и не верил собственным глазам. — Да этот же гад готов утопить меня в ложке воды!
— Пришлось, — с важностью сказал Заремба. — Сегодня на рассвете произошло еще одно убийство… Похоже на предыдущее, именно для лингвиста и полицейского. Убили молодую женщину. А в ящике для анонимных писем опять имеем еврейский текст. Знаешь кого-то, кто кроме тебя мог бы этим заняться? Комендант Грабовский тоже не знал никого, поэтому по моему скромному совету отдал Коцовскому соответствующий приказ.
— Где нашли тело?
— На Задвужанской.
Число блудницы
Нет никакого сомнения, что главные шаги в математике происходили лишь тогда, когда одаренный математически ум интенсивно и надолго сосредоточился над проблемой поиска соответствующей формы в хаосе информации, которую несут отдельные примеры.
Линн Артур Стен, «Математика сегодня»
І
Обычному прохожему, который следовал по широкому тротуару величественной улицы Леона Сапеги, понадобилось бы по крайней мере четверть часа, чтобы добраться из комендатуры на Лонцкого на улицу Задвужанскую. Попельский преодолел этот путь за восемь минут. К счастью для светочувствительного эпилептика, который вчера где-то потерял свои темные очки, солнца сейчас не было; однако даже если бы оно опасно сияло, он все равно этим бы не проникался, потому что сейчас его ничто не интересовало.
Одет был в брюки, на которых отразились следы подошв и пятна от гнилых помидоров с помойки, и в старый френч Зарембы, который милосердно прикрывал измятую сорочку и пиджак с надорванным рукавом. Но состояние одежды тоже его больше не интересовало. Так же, как перебитый нос и боль в спине, которая пульсировала вдоль позвоночника, несмотря на укол морфия. Его разум не занимался ничем, что не было связано с Ренатой Шперлинг, которая вчера в кафе Гутмана наняла извозчика на улицу Задвужанскую.
— Слушай-ка, Эдзё, — отдыхивался Заремба, едва поспевая за товарищем, — я понимаю, что эта сделка с Коцовским для тебя не слишком хороша, потому что зарплату ты получишь только после окончания дела. Я знаю, но могу одолжить тебе немного денег… Лучше всего будет, если ты пойдешь к сыну Любы Байдиковой, потому что он не доверяет полиции и наймет тебя как частного детектива. Он очень богат и хорошо тебе заплатит! Да подожди, к ясной холере! Ну что за сумасшедший!
Последние слова Заремба произнес уже с заметным раздражением, останавливаясь на полпути возле парикмахерской Костиновича. Там перевел дыхание, закурил сигарету и отправился за Попельским, что уже затерялся где-то между студентами политехники, которые шли к своей Alma Mater.
Попельский как раз повернул на Задвужанскую. Он уже миновал один переулок и, не дойдя до Грюнвальдской, увидел большую толпу. Люди толпились в простенке между домами под номерами 17 и 19, что вел на двор, где стояли мусорки. Но зайти туда было невозможно, потому что у них неподвижно стояли трое полицейских. Со стороны Грюнвальдской вход перекрывала массивная стена с железными воротцами, возле которых стоял лишь один страж закона. Попельский попытался забежать во двор прямо с Задвужанской. Его остановил полицейский в мундире с арабской шестеркой на воротнике, окаймленном двумя серебряными галунами.
— Куда?! — рявкнул он. — Сюда нельзя! Вон отсюда!
— Я пришел опознать тело, — Попельский оперся ладонями на колени и выдал из себя свист отравленных никотином легких.
— Вон, говорю, отсюда! — полицейский терял терпение.
— Постерунковый Генрик Ковальский из шестого комиссариата! — прохрипел наконец Попельский. — Мы давно знаем друг друга! Посмотрите на меня и на мою лысину!
Постерунковый Ковальский разинул рот от удивления. Потом молча указал Попельскому на ворота, откуда как раз выходил доктор Пидгирный.
