Сбежал по лестнице легко, как юноша. Возле открытых ворот сидел сторож и дремал на майском солнышке. Когда Попельский остановился возле него, Дудек проснулся.
— Закурите? — Попельский протянул ему портсигар с любимыми «Египетскими».
Тот вытащил две сигареты, одну сунул в рот, вторую заложил за ухо.
— Для брата в армии, пан Дудек? — спросил Попельский, удовлетворенно затягиваясь.
— Ая, что-то паренек фест раскурился!
— Скажите-ка мне кое-что, пан Дудек, — Эдвард вытащил из кошелька очередные двадцать грошей. — Вчера в одиннадцать вечера пани Зиморович была дома или нет?
— Не было ее, — сторож протянул руку к деньгам. — Уехала на дачу в Брюховичи, а нынче вернется!
— А обе панны были? — Попельский оказался проворнее и монеты сторожу не отдал.
— А то чего вы такой скорый! — Дудек жадно смотрел на деньги. — Такие большие траты!
— Это все мне и так слишком дорого обходится, — Попельский спрятал монету в карман и двинулся по залитой солнцем улице.
— Подождите! Но ведь же вы быстрый! — сторож подбежал к Эдварду и прошептал ему на ухо: «Чернявой біні
[51] не было, а у панны Столецкой то целую ночь инженер был».
— Какой инженер? — в Попельском проснулся полицейский. — Вы его знаете?
— Да я ґанц
[52] забыл, как он зовется!
— А это вам не напомнит? — в выхоленных пальцах Попельского блеснули двадцать грошей.
— Тот цванциґер
[53] мне напрочь все напомнил, — Дудек спрятал монету. — Инженер граф Бекерский. Имеет большое имение, но где, это я ни знаю.
Попельским овладела такая ненависть, что он увидел, как владелец имения в Стратине лежит в крови и блевотине возле дома. Протянул сторожу руку. Лучше, чтобы он был на его стороне, когда с Бекерским — рано или поздно — произойдет что-то плохое в этом доме на Линде. А потом он больше об этом не думал. Все его внимание поглотили картины ménage à deux — с ним и Ренатой в главных ролях.
Когда вернулся домой, его настроение уже в который раз за это утра изменилось. Леокадия сообщила, что звонили от секретаря самого воеводского коменданта. Инспектор Чеслав-Паулин Грабовский желал встретиться с Попельским сегодня в шесть у себя в кабинете.
VI
До назначенного Попельскому воеводским комендантом часа оставалось еще немало времени. Почти весь день. Двухчасового сна было бы достаточно, чтобы переспать самое яркое полуденное солнце и восстановить силы, подорванные вчерашним пьянством. Как раз столько времени было нужно, чтобы отдохнуть после непредсказуемых и изменчивых утренних событий, которые терзали его чувства.
Попельский заслонил шторы в кабинете, на голову натянул вышитую повязку для глаз и залез под одеяло. Закрыл глаза и начал ждать момента, когда мысли перестанут беспорядочное движение в голове и превратятся в ряд картин — нежных, спокойных и сонных. Если они не возникали, вызвал их сам: перед его глазами простирались широкие украинские степи, великие реки. Эти видения были последней отчаянной попыткой призвать к себе Морфея. Потом приходил или сон, или сухая, полная дребезжащих звуков, ненавистная бессонница.
Сейчас мысли отказывались повиноваться, Попельский не мог представлять рек и просторов зеленой Украины. Вместо этого в воспаленной памяти всплывали то нежный овал лица Ренаты Шперлинг, с ее большими зелеными глазами, то сжатые губы и грубое лицо инспектора Чеслава-Паулина Грабовского. И одна, и вторая картина вызвали сильное волнение, хотя и очень разного характера. И то и другое вызывало угрызения совести. Рената предостерегала: «Festina lente!»
[54], комендант орал: «Я должен взять вас снова на работу, а вы приходите и ничего не знаете о надписи Гебраиста!»
Попельский резко откинул одеяло, поднялся и тяжело уселся за письменным столом. Зажег лампу, проверил, шторы плотно ли закрывают окно, а потом принялся за работу. Разложил на столе листы с еврейскими надписями и долго на них смотрел. Потом раскрыл еврейский библейский конкорданс и выписал все места в Ветхом Завете с использованными в обоих текстах словами. Из своего большого книжного шкафа, украшенного фигурами жнецов, вытащил экземпляры Библии на четырех языках — польском, еврейском, греческом и латыни.
Ему казалось, что фразы убийцы случайные, безграмотные, примитивные и вообще нелепые. Чувствовал, что они лишь имитируют глубокий оккультный смысл. Поэтому решил рассмотреть их в других контекстах, понять с точки зрения этимологии. Своим «уотерманом» переписывал четырьмя языками библейские места на маленькие карточки, там подчеркивал слова, которые использовались в сообщениях убийцы, и пытался добраться до их первоначального значения. Потом сравнивал эти значения в четырех языковых версиях, чувствуя все сильнейшее возбуждение. Его увлекала не столько какая-то непонятная цель труда, сколько сам процесс. Нравился даже собственный четкий почерк, радовали подчеркивания красными чернилами смысловых различий, скрип пера на бумаге и даже запах открытого книжного шкафа. Попельский не заметил, как миновал полдень, едва отреагировал на возвращение из школы Риты и дочкин поцелуй в отцовскую щеку, почти не почувствовал вкуса обеда, который ему подали в кабинет. Лишь около трех он выдохся. Бессильно оперся на кресло, ноги вытянул перед собой и с растущим недовольством взглянул на свои заметки. «Да, — думал он, — именно этим я собираюсь сейчас впечатлить инспектора Грабовского. Научным анализом. Скажу ему, что еврейское слово «утренняя зарница» родственное со словом «очаровать»! Вот старик обрадуется! Вот уже меня похвалит! Он только взглянет и сладко протянет: «Замечательная научный доклад, пан! Вам бы профессором в университете быть, но там, как я слышал, не слишком хотят вас видеть». Взглянет на список своих работников и добавит: «А у нас, если я не ошибаюсь, нет ни одной профессорской ставки».
Попельский встал, закурил сигарету и сбросил со лба повязку для глаз. Надо было переключиться на что-то другое, чтобы отогнать вид сердитого коменданта Грабовского.
На самой нижней книжной полке стояли годовые подшивки журнала «Deutsche Schachzeitung», который он когда-то выписывал. Вытащил первый попавшийся и начал листать. В рубрике «Интересное» наткнулся на рассказ об шифровании информации с помощью ходов шахматного коня. Итак, некая очень богатая и несчастливо влюбленная панна посылала своему бедному любовнику якобы лишенные содержания письма. Адресат, у которого родители любимой отобрали всякую надежду на женитьбу, знал, что исходной точкой является буква в правом верхнем уголке листа. Продвигаясь от той буквы ходами коня, он прочитывал тайные послания и признания. Отец барышни, пылкий любитель шахмат, однажды расшифровал эти письма и пришел к выводу, что его дочь отмечается незаурядным умом и не могла ошибиться в выборе будущего мужа. Он согласился на брак, и эта история закончилась хэппи-эндом.
