Вопреки своим заверениям, Эдвард поднял трубку и уже в который раз набрал номер Шанявского.
— Добрый вечер, — сказал, услышав протяжное заспанное «алло-о-о».
— Не вернулась, — загудел вдали голос маэстро.
Попельский положил трубку.
Следующие пять часов он просидел над регистрационной книгой 1880 года. Сверяя постоянно фамилии с таблицей гематрий, он сразу отвергал те, что содержали буквы «н», «с», «п», «р», «ш» и «т», зато выписывал те, что состояли из оставшихся букв и буквосочетаний. Тогда подсчитывал их гематрии. В шесть часов ему хотелось все бросить. Еще через два Попельский понял, что пересмотрел едва половину фамилий только с одного года. Если он хочет дойти до текущего года, быстренько посчитал в уме, ему придется просидеть здесь сто дней.
Когда первые сотрудники пришли в архив, то застали в комнате незнакомого человека. Их это нисколько не удивило, потому что про ночного посетителя им сообщил портье. Набрякшие веки детектива были закрыты, а покрытое синяками лицо покоилось на развернутой регистрационной книге за 1880 год. Спокойный, глубокий вздох легонько шевелил страницы. Рука с массивным кольцом лежала на снятой с рычага телефонной трубке, откуда доносились тихие однообразные сигналы. Пальцы второй руки сжимали изысканную дорогую ручку, перо которой касалось открытого блокнота.
Младший архивариус Юзеф Лопушняк подошел к своему столу, занятому спящим Попельский. Заглянул в блокнот. Среди еврейских букв и колонок цифр виднелись слова. «Хая Лейбах, гематрия 68, зарегистрирована в книге за 1880 год, позже уже нет. Что с ней случилось? Жива?»
Лопушняк, которому Круль сообщил про обязанность всячески помогать детективу, решил это сделать, не разбудив посетителя. Кроме того, его письменный стол был занят пришельцем, поэтому работник оказался без своего рабочего места. Он переписал заметку и через час уже знал ответ на вопрос Попельского. Он удивил его самого. Лопушняк помчался к пресс-архиву. Пересмотрел несколько газетных подшивок и удивился еще больше.
IV
Служащий Юзеф Лопушняк работал в бюро регистрации населения более двух лет и с самого начала действовал на нервы начальнику, пану Владиславу Соммеру. Причина заключалась отнюдь не в игнорировании поручений начальства, а наоборот, в их немедленном и безупречном исполнении. Такое трудолюбие заслуживало похвалы, если бы, справившись с задачей, Лопушняк занимался тем, чем остальные его коллеги, то есть читал газеты или дискутировал о политике. Но ему это быстро надоедало, поэтому он покидал общество и начинал шарить по архиву. Результатом его поисков всегда было то, что Лопушняк находил какие-то недостатки, которые требовали устранения, или пробелы, что надо было заполнить. В первый же месяц он заметил, что до сих пор каталог производился спустя рукава. Аккуратный служащий решил это изменить и выполнил обещание. Через год напряженного труда каталог стал образцовым — Лопушняк оборудовал его системой отсылок к различным подкаталогам, в которые добавил копии карточек.
Господина Соммера так порадовала аккуратность нового работника, что он решил позаботиться о премии для него. И тогда случилось нечто неожиданное, а шеф долго проклинал свою доброту и заботу о неоперившихся подчиненных. Ибо руководитель отдела V-a магистрата, пан Росинкевич, кисло заметил, что если новый работник отыскал такие нарушения, то до сих пор дела в архиве велись невесть как. И что он, Росинкевич, отныне категорически требует, чтобы в годовых отчетах подавался перечень новых усовершенствований и улучшений. Услышав такое, пан Соммер заставил остальных работников выполнять дополнительные обязанности, в результате чего молодого архивариуса все немедленно возненавидели. Его окружало двойное пренебрежение: не только шефа, которому приходилось контролировать все сверхурочные задания, но и коллег, которым пришлось оставить газеты, спорт и политику и упорядочивать старые акты и записи. Аккуратного Лопушняка эта атмосфера в отделе отнюдь не смутила, поскольку теперь он пользовался поддержкой начальника и мог смело ожидать перемен к лучшему в своей карьере. Кроме того, его страсть к порядку была настолько пылкой, что архивариус не обращал малейшего внимания на препятствия, которые могли бы ему помешать в классификации, исправлении и улучшении существующей системы. Поэтому не удивительно, что, увидев вопрос, записанный в блокноте Попельского, и убедившись, что за временную утрату рабочего места он не сможет в тот день эффективно работать, Лопушняк решил облегчить задачу полицейскому, измученному ночными поисками. К тому же, его разохотило скрытое желание участия в запутанном следствии, о котором служащий, страстный любитель детективных романов, которому, несмотря на желание, не суждено было стать юристом, мечтал с детства.
Увидев теперь недоверие и удивление, которые звучали в вопросах Попельского, который уже совсем очухался от сна, Лопушняк ощутил немалую гордость. Это было ему лучшей наградой.
— Хая Лейбах, иудейской веры, дочь Майера, владельца кабака, и Ройзи, родилась в 1860 году в Коломые, — запинаясь, читал Лопушняк, чуть смущенный пристальным взглядом Попельского и полумраком, что царил в подвале, куда, заметив резкое утреннее солнце и чрезмерный интерес остальных работников архива, затащил его детектив. — В 1882 году ее удочерила семья Адама и Валерии Литовских из Львова. Названный отец был сапожником и вскоре умер. С тех пор Хая Лейбах звалась Ганна Литовская.
— Очень странным мне кажется удочерение двадцатидвухлетней женщины! — изумленно молвил Попельский.
— О, в наших книгах есть еще причудливее дела. Это удочерение является, я бы сказал, абсолютно типичным, поскольку касалось особы иудейской веры, которая, вероятнее всего, хотела официально изменить национальность. Ее приемные родители наделили девушку польским именем и фамилией, римско-католическим вероисповеданием, а сами, видимо, получили за это кругленькую сумму. Возраст Хаи Лейбах полностью освобождал их от обязанности заботиться о ней.
— Скажите, а в адресных книгах есть какие-то сведения о жизни Ганны Литовской?
— Конечно, — Лопушняк аж засиял. — На основании наших книг и благодаря различным подкаталогам можно создавать детальные жизнеописания львовян. Итак, Анна Литовская с 1882 до 1885 года жила на Кульпарковской. В графе «профессия» указано: «актриса». К сожалению, мне неизвестно, в каком театре она выступала. Маленькие театральные коллективы и странствующие труппы, к большому сожалению, пренебрегли распоряжением австрийских властей, которые касались ведения личных дел своих членов. В отчетах крупных театров фамилия Литовская не появляется вообще, нет и ни одной подобной… — Лопушняк перевел дыхание, собираясь сообщить важную информацию. — В 1885 году Ганна Литовская выходит замуж во Львове. Ее мужем стал граф Антоний Бекерский, российский подданный, владелец имения в Едлянце возле Люблина. Семья Бекерских поселилась во Львове на улице Сикстуской. В 1888 году у них родился единственный сын, Юзеф-Мария Бекерский. Через два года они вернулись в Едлянец…
— Повторите, что вы сказали! Это невероятно! — Попельский схватился за голову.
