— Этого алиби вы наверняка не опровергнете. Стыд вам не позволит.
Все громче звук назойливо вибрировал в ушах Попельского. Может, это действительно предвещает приступ? Несколько дней назад, после приступа эпилепсии в квартире Шанявского и памятного утра с Ренатой, он видел то же, что и сейчас. Да, та самая картина: он сидит на стуле в комнате, заполненной карточками с математическими вычислениями. От сквозняка колышется портьера на дверях. Трепещет все быстрее, пока не поднимается и летит, словно персидский ковер. Раздается грохот. На самом деле вся эта сцена выглядела сейчас так же. Но в видении за портьерой был высокий мужчина в котелке. В этом причудливом сне Попельский смотрел на Попельского. Сейчас, в действительности, он видел Ренату Шперлинг. Стояла в дверях и отряхивала скромное платьице от комков гипса, которые остались от разбитого Сократа.
— Она — мое алиби, — сказал Буйко. — Ты же не упрячешь свою возлюбленную в тюрьму за соучастие?
Наступила тишина. Триумфальные трубы умолкли.
VII
Попельский поднялся и посмотрел Ренате прямо в глаза. Ему стало интересно, что увидит в них: расстройство, беспокойство, а может, обольстительное притворство, притворную притягательность. Но в них ничего не было, только слезы. Рената потупилась.
Снова сел на стул. Весь вспотел, но не из-за жары или резких движений, которые выполнял недавно, когда таскал Буйко по полу и обыскивал его квартиру. Пот после физических усилий или высокой температуры теплый, а его заливала холодная волна. Попельского словно сковало льдом.
— Что вы имеете в виду, Буйко, — спросил он, поворачиваясь боком к Ренате, — говоря об алиби и соучастии? Соучастие в чем, пан?
Буйко широко улыбнулся. Кожа на его лице и голове натянулась и порозовела вокруг пятна на лысине.
— Я не убивал этих женщин, а просто предсказал их смерть. Она закодирована в магических квадратах, которые вы, видимо, расшифровали, потому как иначе попали бы ко мне? Вы математик! Кому же еще было бы известно что-либо про когерентные функции? Но… вернемся к делу. Если я предсказал смерть этих женщин, то разве не мог предугадать, что меня заподозрят в убийстве? Поэтому я позаботился об алиби, которое мне обеспечивает панна Шперлинг. Если бы вы хотели это опровергнуть, пришлось бы доказать, что панна Шперлинг лжет. А если вы это докажете, ее обвинят в соучастии. Вы же не хотите, чтобы панну Шперлинг таскали по судам. Простые логические выводы, не так ли, mon cher? Кроме того, вы не допустите, чтобы вашу любовницу in publico
[72] провозгласили барышней легкого поведения, которая прячется на шкафу, опасаясь, что ее заметят?
— О чем это он? — Попельский даже не взглянул на женщину, которая продолжала стоять в дверях. — Какое же это алиби, панна Шперлинг?
— Я все время была вместе с Леоном Буйко, — четко пролепетала Рената, вперив взгляд в пол, — весь день 10 апреля и в ночь с 10 на 11 апреля, а также день и ночь с 30 апреля на 1 мая.
Это были даты совершения обоих преступлений. Попельский чувствовал, что его челюсти и до сих пор как будто скованы льдом. Дрожал от холодного пота. Руки дрожали, а каблуки туфель выстукивали бешеный ритм на досках пола. Он понимал, что через мгновение Буйко позлорадствует над его гневом. Будет насмехаться над ним мысленно. Будет смеяться над ревнивым и преданным любовником, которому он, Буйко, наставил рога.
Попельскому пришла в голову единственная возможность достойно выйти из этой ситуации. Существовал простой, радикальный и ужасный метод, чтобы доказать Ренате, кто здесь настоящий победитель. Способ продемонстрировать животное превосходство одного самца над другим. Достаточно обозначить свою территорию мочой и забрызгать ею соперника. Подошел к Буйко, нацелился в него из браунинга и заглянул глубоко в глаза.
— На пол!
Когда математик сел на пол и тяжело скрестил по-турецки толстые ноги, Попельский стал на стуле над соперником и расстегнул ширинку.
— Смотри, что я с ним сейчас сделаю, — обратился к Ренате. — Это мой раб, мой пес!
Но ничего он не сделал. Ему стало плохо. Посапывая, как астматик, Попельский медленно слез со стула и сел на него. Буйко хохотал, Рената Шперлинг смотрела на Попельского. Долго, серьезно и безжалостно.
— Я влюбилась в вас, — тихо молвила она, — уже давно, еще гимназисткой. Мечтала о ваших сильных руках, ваших губах. Писала к вам письма, а потом тайком их сжигала. Ночью украдкой выходила из дома, чтобы постоять под вашими окнами. Я не могла вызвать в вас чувство, не знала, как это сделать. Вы были недостижимым польским профессором, а я — сиротой, худой, нервной еврейской старшеклассницей… Я была так одинока в этом проклятом городе, учительницы меня унижали, подруги по гимназии ненавидели…
— А теперь ты уже научилась альковным премудростям, а? — Попельский горько усмехнулся. — Уже знаешь, что сделать, чтобы мужчина в тебя влюбился? Это нетрудно. Когда такая куколка, как вот ты, затрепещет ресницами, мужчины уже через мгновение мечтают лишь об одном: чтобы стать твоей подвязкой.
— Я расскажу вам про свои последние недели в Стратине, — Рената словно не слышала этих слов. — Граф Бекерский часами стучал в дверь моей комнаты. А потом, зная, что я испуганно смотрю в замочную скважину от ключа, удовлетворял себя, стонал и спускал на мои двери. Встречая меня в коридоре, мгновенно вытаскивал свои причиндалы и пытался всунуть мне в ладонь. В тот день, когда пропала его мать, графиня Бекерская, сбросил штаны, схватил меня за волосы и заставил встать на колени. Но опозорить меня не позволил камердинер Станислав. Он оттолкнул графа, а я убежала. Тогда российские бандиты связали Станислава, а граф располосовал ему лицо шпицрутеном. В тот же день лесник с Пукова тайно отвез меня на мотоцикле до Рогатина. До Львова я добралась на поезде. Там поселилась у Марианны Столецкой на улице Линде. Я дружила с ней еще с тех пор, как она пребывала в Стратине как компаньонка госпожи графини. Во Львове я отыскала вас в университете, пришла на лекцию и умоляла, чтобы вы нашли графиню. Но вы отказались. Через неделю я решила вернуться в Стратин за своими вещами. От Станислава, с которым мы часто общались по телефону, я знала, что ничего плохого со мной в тот день не случится… У графа проходили двухдневные политические собрания членов Национальной партии, на которых его должны были выдвинуть кандидатом в депутаты сейма от львовского округа. Поэтому я сделала так, как планировала. По дороге в Стратин встретила вас на вокзале в Ходорове. А потом над рекой случилось то, что случилось… Так я жила. Среди боли и позора…
— Это невероятно, ха-ха! — Буйко демонстративно расхохотался. — То вы ею над этой рекой овладели?
— Я вернулась во Львов, на Линде, — спокойно продолжала Рената. — А там однажды появился граф Бекерский. Марианна Столецкая издавна была его содержанкой. Он навещал ее, когда пани не было. Я не знала об этом, пока не увидела его в нашей квартире. Даже ближайшие подруги скрывают друг от друга грязные тайны… Итак, Бекерский пришел, был очень любезен, предлагал мне финансовую помощь. Я испугалась, убежала и разыскивала вас. Только вы могли мне помочь… Нашла вас в этой ужасной забегаловке, кажется у Гутмана, так? Мы пошли к séparé, где мой любимый учитель, пан профессор Попельский, превратился в ненавистного преследователя, графа Бекерского. Мой благородный джентльмен бросился на меня и запихнул лапы под платье. Что мне оставалось делать? Пришлось поехать на Задвужанскую, — она кивнула на Буйко, — к этой твари…
