Поправил и разгладил помятый льняной костюм. Зачесал волосы и с восхищением посмотрел на дворец, который белел в утренних лучах. Две зубчатые башни делали его похожим на средневековую крепость. Все в нем и вокруг было такое же, как он сам — мужественное, грубое и суровое: зеленые глыбы живых изгородей, прямоугольные окна, парадные двери, украшенные геометрическим орнаментом, квадратная площадка для автомобилей, выложенная гранитными плитами. На одной из башен вращался на ветру флюгер со стрелой, на второй куранты часов начали сухой, короткий металлический отсчет.
Услышав количество ударов, Бекерский удивился. После ночи попойки он потерял чувство времени. Глянул на автомобили, стоявшие возле дворца. Это не могли быть его друзья из Национальной партии. Никто из них не прибыл бы на пять часов раньше. Никто не орал бы так громко и не бросался к стратинскому помещику. Ни один не таскал бы тяжелых предметов, которые ежесекундно сверкали белой вспышкой.
— Пан граф, как вы прокомментируете, — орал какой-то чахоточный в распахнутой сорочке, — последние сообщения прессы?
— Ваша политическая карьера в Национальной партии, — чахоточника крепкими ручищами отпихнул невысокий коренастый брюнет, — обречена на поражение?
— А по какой причине? — выдохнул граф Бекерский, внезапно окруженный стаей журналистов, ошеломленный и ослепленный яркими вспышками.
— «Мнимый граф на самом деле еврей, рожденный матерью-еврейкой, — громко читал блондин с донжуанскими усиками а ля Дуглас Фербенкс. — Настоящее имя графини Анны Бекерской — Хая Лейбах, утверждает пан Леон Буйко, бывший служащий львовского регистрационного бюро, который изучил все тамошние дела. Лишь в возрасте двадцати двух лет ее удочерила польское семья. Как это повлияет на политическую карьеру ее сына, члена антисемитской Национальной партии, который собирается выдвинуть свою кандидатуру в сейм? Или расовые предубеждения лишат его такой возможности? Ведь он полуеврей! Или это будет означать для членов его партии «только полуеврей» или «аж полуеврей»? На все вопросы, которые касаются наших политических взглядов, мы будем отвечать в следующих номерах газеты. Читайте «Новый век»!»
Граф растолкал журналистов и побежал к дворцу. Они догоняли его, продолжая выкрикивать те же вопросы.
Бекерский вбежал в дом и заперся изнутри. Оперся на двери. Каждой клеткой тела ощущал удары кулаков и ног журналистов, которые отчаянно стучали в запертые двери. У него разболелась голова. Особенно возле уха, точнее под ушной раковиной, где набрякала какая-то опухоль, связанная, видимо, со слюнными железами, потому что во рту скапливалась горькая слюна.
Граф уже раньше чувствовал боль и неприятную горечь. Впервые это произошло несколько недель назад, когда мать рассказала ему о тайне своего происхождения. В губах запеклось, как только он набросился на старуху с кулаками, выплевывая на мать избыток слюны, выделявшейся возбужденными от ярости железами. Такое же ощущение преследовало его, когда запихивал свою мать в экипаж, чтобы отвезти ее в отдаленный домик лесника, где графиня должна была оставаться вплоть до выборов. Не могла же она колоть глаза участникам политических митингов своей семитской внешностью, которая после этого признания стала для Бекерского слишком очевидной. Была словно проклятие, написанное на ее некогда благородном лице.
Закусил нижнюю губу, почувствовал солоноватый вкус крови. Вдруг все перестало у него болеть. Сделался холодный, будто окаменел.
Откинул намокшие волосы с ледяного лба. Его движения были уверенными и быстрыми. Должен подумать и решить эту неприятную и неожиданную проблему. В том, что все удастся уладить, он даже не сомневался. Надо только подготовить официальное опровержение и прочесть сперва этим щелкоперам, а затем политическим товарищам во время сегодняшнего митинга, до которого остается несколько часов.
Распорядился, чтобы слуги вынесли журналистам домашнего хлебного кваса и передали его просьбу оставаться возле дворца, где они вскоре услышат его заявление. Направился в кабинет, накинул на помятую одежду домашнюю куртку и сел над листом бумаги. Однако ничего не приходило на ум. Граф беспомощно оглядывался по комнате. Усмотрел стопку бумаги для писем, украшенный гербом Бекерских. Первая страница была исписана мелким почерком камердинера. По приказу хозяина Станислав записал все телефонные звонки с восьми вечера, то есть с момента, когда Бекерский направился к амбару. На листе было записано четыре звонка, все с подробным описанием: от кого, когда, по какому делу.
— Пан доктор Зигмунт Копичинский звонил заявить, — Бекерский читал вслух сообщение от председателя львовской фракции Национальной партии, — что в связи с известными обстоятельствами отзывает свое участие в митинге и прекращает любые контакты с вельможным паном графом вплоть до выяснения этого дела. Пан доктор Копичинский с огорчением сообщает также, что все участники завтрашнего митинга приняли такое же решение, о чем каждый в отдельности заявил пану Копичинскому, поручив проинформировать адресата об отсутствии всех и каждого в отдельности.
— Пан Антоний Воронович, — теперь он читал сообщение от своего давнего приятеля, — интересуется, информация о еврейском происхождении госпожи графини является ли вероятной. Если так, то уверяет, что готов всячески помочь пану графу.
— Пан доктор Самуэль Гершталь, — медленно прочитал он сложную фамилию, — адвокат по делам получения наследств, уведомляет, что рад вести дело, если окажется, что госпожа Анна Бекерская, она же Хая Лейбах, случайно является наследницей имущества семьи Лейбах, последний представитель которой, п. Хайнрих Лейбах, умер в Вене в прошлом году, не оставив потомков.
Бекерский грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнула старинная песочница. Не слышал ничего, кроме шума в ушах. Вытер пот со лба и прочитал последнюю запись об утреннем звонке. Пересмотрел его снова и почувствовал резкую боль за ухом. Слюна бешенства наполнила ему рот. Вытащил браунинг из ящика и поднялся. Не сводил глаз с листа.
Простите, ясновельможный пан, за то, что пишу эти пренебрежительные слова, но человек, который звонил, велела записать именно так:
Как поживаешь? Может, так же, как я недавно в твоем погребе? Это я написал письмо о жидовке Лейбах и направил его в «Новый век». Но у тебя есть шанс избежать компрометации, если профинансируешь мои исследования. Тогда я тебя прощу, напишу опровержение и уничтожу материалы из бюро регистрации. Буду ждать тебя только сегодня вечером. Приходи без российских прихвостней. Улица Задвужанская, 25, кв. 14. Только сегодня даю тебе единственную и последнюю возможность.
Еще раз прошу прощения, милостивый пан, но звонивший четко приказал мне обращаться к Вам на «ты». Сказал, что он Ваш университетский товарищ.
P. S. Этот человек представился как доктор Леон Буйко.
Граф Юзеф Бекерский спрятал пистолет в карман пиджака, скинул свою куртку и вышел из дворца боковыми дверями. Из прокушенной губы сочилась кровь, но боли он не чувствовал.
XII
Ботинки графа скользили на огрызках и картофельном мундире, пораскиданному на лестнице. Подъезд дома на Задвужанской, 25 заполнил пара из кастрюль, в которых готовились картофель и цветная капуста. Запахи били из растворенных настежь дверей квартир, ибо только таким образом можно было хоть немного спастись от жары. И мусор, и вонь капусты были, однако, мелкими неприятностями, на которые Бекерский вообще не обращал внимания. Он быстро поднимался вверх, удовлетворенно отмечая, что его одеревеневшие за время многочасовой поездки автомобилем мышцы снова становятся упругими.
