Защитник выдвинул следующий тезис о том, что именно Эдвард Попельский впутал Бекерского в это дело, поскольку имел очевидный мотив, который лучше всего характеризует римское определение is fecit, cui prodest
[79]. Так вот благодаря тому, что убийца Леона Буйко был схвачен в III Персональном отделе Главной комендатуры государственной полиции в Варшаве, началась официальная процедура аннулирования решения об увольнении Попельского с работы и о восстановлении его в следственном отделе. Частный детектив, чьи доходы весьма нерегулярны, мог очень и очень зависеть от того, чтобы схватить какого-нибудь козла отпущения и вернуться на хорошо оплачиваемую государственную должность.
Адвокат предположил также, что Попельский собирался возложить всю вину на Бекерского, поскольку стремился вернуться на работу в полиции. Развитие событий могло быть таким:
• Попельский, который получил филологическое и математическая образование, проводит по заказу полиции лингвистическое расследование. Во время следствия наталкивается на след Леона Буйко. Подозревает его в упомянутом уже двойном убийстве. Допрашивает его один раз, а второй раз собирается сделать это 17 июня.
• В этот же день он приходит к Буйко второй раз и находит его погруженным в ведро с маслом.
• Вскоре после того к Буйко приезжает из Стратина Юзеф Бекерский, чтобы выяснить (точнее уладить благодаря финансовой поддержке) дело разоблачения происхождения своей матери.
• Попельский связывает Бекерского, погружает его руки в масло, а затем звонит в полицию.
— Почему такой уважаемый гражданин, — адвокат многозначительно поднял указательный палец к потолку, — каким является Эдвард Попельский, человек чести, чего мы, общество, требуем от сотрудников полиции, поэтому спрашиваю, почему такой уважаемый человек, как он, хотел обвинить невиновного? Я понимаю, что ваша честь и уважаемые присяжные могут сомневаться относительно принципа is fecit, cui prodest. Но существует и другая причина! Итак, Эдвард Попельский ненавидел обвиняемого так, как только можно ненавидеть, поскольку тот был его соперником в борьбе за благосклонность некой молодой пани, к тому же Бекерский его жестоко избил и унизил!
Тут пан меценас превратился в актера. Хорошо поставленным голосом он вызвал трех свидетелей-россиян, друзей и подчиненных обвиняемого. Повторил вызов еще дважды, а когда никто не появился, Бехтольд-Сморавинский хлопнул себя ладонью по лбу, делая вид, что только сейчас вспомнил о получении официального письма в этом деле от начальника отдела политической безопасности Общественного воеводского управления, пана Францишека Пирожека. Прочитал его медленно, чтобы все хорошо запомнили. Письмо содержало информацию о том, что вышеупомянутые россияне, personae non gratae без права пребывания, были в конце 1930 года депортированы из Польши. Адвокат Бехтольд-Сморавинский пообещал вернуться к этой «архибыстрой» депортации россиян, после чего вызвал свидетелей, доктора Базилия Гиларевича из больницы Сестер милосердия в Рогатине и доктора Титуса Бурачинского из львовской больницы св. Винцента Поля. Оба врача подтвердили, что тяжело избитый Эдвард Попельский был в мае прошлого года их пациентом. На радость адвокату, доктор Бурачинский заметил, что раны были нанесены «таким зверским способом, что это свидетельствовало об наибольшей жестокости». Защитник поблагодарил медиков и передал обоих врачей в распоряжение прокурора, который отказался их опрашивать.
Тогда в зале начали появляться разномастные более и менее подозрительные субъекты, какие-то мелкие преступники, официанты, владельцы кабаков, которые единогласно утверждали, будто «кумисар Попельский очень скорый до драки», приводя многочисленные примеры, когда тот пренебрег их словом или делом. Прокурор остро комментировал слова каждого такого свидетеля, высмеивал все противоречия в признаниях и подчеркивал услужливость, с которой эти подозрительные субчики отвечали на вопросы адвоката. Его оппонент отреагировал утверждением, что показания этих людей четко показывают истинную натуру Эдвард Попельского, которая является «жестокой, мстительной и непредсказуемой». Тогда прокурор Шумило запротестовал, возможно, мало убедительно и демагогически заявив: «То, что адвокат опирается на признания людей, среди которых есть отбросы общества, свидетельствует о слабости защиты».
Раздраженный судья обратил внимание адвоката, мол, тот берет на себя роль обвинителя третьего лица, что является недопустимым по причине отсутствия указанного лица, то есть неоднократно упомянутого и обвиняемого в разных бесчинствах пана Эдварда Попельского. На это адвокат, улыбаясь, ответил, что удовлетворяет просьбу суда, вызывая свидетеля доктора Эдварда Попельского.
XIV
Штайнбах, Людвика: Свидетель обвинения на скамье подсудимых. Дело графа Бекерского // Криза, Игнаций (ред.): Встать, суд идет! Избранные судебные репортажи межвоенного двадцатилетия, Варшава: «Читатель», 1974, с. 189–195.
Эдвард Попельский был статным, хорошо сложенным мужчиной. Изысканно одетый, он благоухал дорогим одеколоном. Этот известный на весь Львов нарушитель морали производил немалое впечатление на многочисленных дам, присутствующих в зале суда. Вдоль его лысого, гладко выбритого черепа торчали остро законченные уши, что придавало лицу какое-то демоническое выражение. Перебитый нос, две складки кожи на широком затылке, мощные плечи и некая брутальность, заметная в его зеленых глазах, контрастировали с ухоженными ладонями и тщательным подбором слов, даже красноречием! Этот доктор классической филологии, получив образование в Вене, вместо карьеры ученого избрал полицейскую, вместо анализировать Цицерона или Лукреция — изучал темные перипетии преступления.
После присяги свидетель оказался под шквалом вопросов защитника, однако они не произвели на бывшего полицейского, привыкшего к коварным допросам, ни малейшего впечатления.
— Когда вы познакомились с обвиняемым?
— 18 апреля.
— Где?
— В его поместье в Стратине.
— Что вы там делали?
— Собирался на просьбу некой дамы, чью фамилию называть не буду, спросить графа Бекерского, что случилось с его матерью, Анной Бекерской.
— Эта просьба было заказом анонимной пани частному детективу?
— Тогда я еще не был частным детективом.
— Но несмотря на это вы приняли заказ?
— Это вы, пан меценас, называете заказом просьбу упомянутой дамы.
— Вы потребовали вознаграждения за исполнение этой просьбы? А если так, то справились ли вы с ней?
— Нет, я сделал это бесплатно как частное лицо, а не детектив, которым с точки зрения закона тогда не был.
— Если бы в то время я обратился к вам с этой просьбой, вы бы ее тоже выполнили?
— Нет.
— А почему, позвольте спросить?
