— Если бы ты спросил Риту, — Попельский улыбнулся, — что я больше всего не люблю, она ответила бы тебе: «жару, грязи и вони». Да, вони, мой друг!
— Что-то мне об этом известно, — засмеялся Заремба. — А кстати, это хорошо потренировать иногда иностранный язык и съесть при этом что-нибудь сладкое… Я уже знаю, — вздохнул он, — почему ты пришел сюда с Ритой. Скоро снова окажешься в полиции, и не будет для него времени…
— Рите тринадцать лет. — Попельский посмотрел на дочь, которая напевала что-то тихо. — Она жалуется еще очень по-детски, еще хочет со мной общаться, но уже скоро отстранится от меня. Будет оказывать мне великую милость, когда согласится пойти со мной на торт.
— Я вижу, что не только Ханас сходит с ума по поводу своей дочери! — сказал Заремба и отправился в туалет.
5
Он контролировал свое волнение, которое охватывало его всю ночь понедельника и весь вторник. Он никак не разгружал его. Впрочем, оно не всегда было одинаково сильным. Она опускалась, когда девочка скучала и баловалась. Тогда он укрощал ее капризы вкусными блюдами и сладостями. Наблюдая за ее огромным аппетитом, он впадал в самовосхищение.
Купил сегодня новые цветы и расставил их вокруг. Они должны быть свежие и душистые — как в первую брачную ночь, как тогда, когда стал мужчиной.
Похоть усиливалась в нем, когда девочка укладывалась на шезлонг и потягивалась распутно, как толстая, теплая кошка. Отгонял, однако, тогда эротических демонов и терпеливо ждал вечер вторника, когда должна была его встретить награда за его дисциплинированность и за доброту, которой одаривал свою маленькую подружку.
Момент вознаграждения как раз подходил. Он стоял на коленях над Элзунией и посыпал ее цветами. Их опьяняющий запах приводил его в сильное возбуждение. Он не беспокоился о нем, теперь ему уже не приходилось ничем себя ограничивать. Теперь он мог отказаться от любых запретов, которые смущали его и делали несчастным, без последствий он мог вернуться к тем дням и ночам, когда в семнадцать лет он пикировал в запахе тропических цветов.
Сбросил с себя халат. Левой рукой сыпал обильно цветами. Белые хлопья покрыли его добычу ароматным ковром. Правой рукой полез в чашу с жирным, скользким куриным белком. Размазал его по желаемым собой местам ее тела. Он смотрел сверху на ее очертания щеки и затуманенные бельмом глаза. Снотворное уже хорошо работало.
Воссоздавая себе позднее ход того вечера, помнил только то, что выполнение, конечно, произошло, но пронзило его сейчас жгучей болью. Приобрела она в его воображении измеримую форму — стала оловянной пулей, которая, вопреки физике начала подниматься и через несколько секунд вторглась в его горло и заблокировала пищевода. Он начал задыхаться и перестал владеть своим телом и его функциями. С шезлонга рухнул на пол и погрузился в темноту.
Очнулся через некоторое время. Ему было холодно. Его кожу покрывали красные пятна. Шатаясь на ногах, быстро оделся, после чего принялся вытирать с паркета различные выделения, которые, когда он был без сознания, выдавил из его тела внезапный и неожиданный приступ удушья. Он чувствовал ярость. Болезненный и короткий оргазм был недостойным унижением предыдущих долгосрочных приготовлений. Судороги пронзили его удовольствие, чтобы через некоторое время сбросить его на пол, который вскоре стала грязным и вонючим от его мочи.
С яростью поднял спящую неподвижную девочку и сунул ее голову в платье. На ее руки натянул рукава, на ноги — бархатные панталоны. С большим трудом и после нескольких неудачных попыток закинул ее себе на плечо и вышел из комнаты. В коридоре ее вес бросал его от стены до стены. Через некоторое время он оказался на заднем дворе. Вскарабкался с девочкой в машину, завел мотор и двинулся через спящий город.
Въехал в боковую, темную и длинную улицу. Он ехал осторожно и не слишком быстро, чтобы не вызвать возможных подозрений полицейских патрулей, проверяющих эти окрестности, где в это время года ночевали разные индивидуум из-под темной звезды. Ехал так четверть часа, сначала плавно, а потом подпрыгивая на суровых ухабам. В конце концов он добрался до одной из главных львовских улиц, с которой свернул влево — в сторону кладбища. Освободил его ворота, где он справедливо ожидал охранников. За казармами свернул с дороги вправо и через некоторое время заметил в тусклом свете фонарей цель своего путешествия. Выключил фары, энергично закрутил руль влево, выключил мотор и тихо вкатился на подъезд для автомобилей, идущий вдоль высокой стены, в которой были железные ворота.
Он вышел из автомобиля и поотворял все двери. Хотел проветрить внутренность. Не переносил запаха. Через несколько минут он наблюдал за окружающей обстановкой — квадратными и темными окнами фабрики слева и зданием справа. Он толкнул ворота и вошел на заросший сорняками двор, перерезанные следующей, более низкой уже стеной, за которой стояла одноэтажная мастерская, прилегающая своей короткой стороной к стене упомянутой фабрики. Здесь тоже было тихо и спокойно. Ни единого звука, ни одной подозрительной тени.
Он вернулся к машине, достал из багажника длинный кусок веревки, схватил девочку под мышки и потащил ее к воротам, потом вторгся в кусты и протолкнулся вместе со своей ношей через дыру в другой стене. Тяжело дыша, влез внутрь мастерской. Там крепко связал суставы рук и ног девочки. Он делал это грубо, с яростью вспахивая ее белое мягкое тело жестким шнуром. Зубы закусил на губах, острыми ногтями ранил внутренность своей руки. Когда уже связал жертву, встал и смотрел на нее некоторое время. Вытер пот со лба и со злостью отмерил ей мощный удар по ребрам. Она застонала, но не проснулась, как и двое клошаров, ночующих в заброшенном здании.
Четверть часа спустя зазвонил телефон в вилле Зигмунта Ханаса. Хозяин дома отложил папиросу и поднял трубку телефона, стоящего на столе.
— Забери свою слепую шлюху, — услышал он, прежде чем успел сказать «алло». — Сарай на заднем дворе фабрики на Кохановского, 84.
6
Доктор Иван Пидгирный был одним из лучших судебных медиков в Польше. Этот глава департамента Судебной Медицины университетского Медицинского Факультета был постоянным сотрудником полиции и экспертом в сфере патологической анатомии. В последние годы он расширил свои огромные знания медицины в обширной области психиатрии и психологии преступников. Закончив в Берлине соответствующие курсы из области этой новой и необычной сферы, Пидгирный открыл в себе новое призвание и решил написать книгу о психологии преступников, особенно убийц и насильников. Все еще, однако, не только у него было слишком мало данных, но также не смог указать движущего фактора, который подталкивал бы людей на преступления. Не мог поэтому построить теории, так как получил противоречивые результаты подробных исследований. А проводил их над конкретными судебными делами. Сначала изучал акты и показания самых жестоких польских убийц, позднее же залез в историю европейской криминалистики. После более двухлетнего пребывания в Париже и в Берлине, что дало возможность ему щедрых стипендий немецкого и французского правительств, а затем после полугодового изучения в Нью-Йорке, чему, в свою очередь, был обязан своим богатым украинским собратьям, он накопил множество данных, благодаря которым вникал глубоко в сознание убийц и насильников, следил за их фобиями и идиосинкразиями и их историями — обычными и необычными, полными противоречивых переживаний из детства унижения и жестокости, но также семейного тепла и забота. Пидгирный предложил рискованную гипотезу, что склонность к преступлению является каким-то скрытым элементом, который становится унаследованным. В криминальной среде переходил бы, естественно, с родителей на детей, зато у убийц из так называемых хороших семей был бы скрытой тенденцией, которая просыпалась под влиянием внешних факторов. Чтобы обосновать свой тезис, доктор Пидгирный должен эту врожденную и скрытую склонность, которую назвал инстинктом убийства, найти у родителей убийц из непатологических, средних и высших социальных слоев, где царили благосостояние, согласие, любовь и тепло. Такие сильнее всего его интересовали и, по приближенной оценке, составляли одну пятую преступников. Он искал их упорно и пытался описать и доказать свою idée fixe, то есть сбить эту кажущуюся оболочку добрых нравов и выявить врожденный в поколениях импульс для убийства и причинения вреда. Беседовал затем с родителями и родственниками убийц из этой самой категории. На основании этих бесед он создавал сложные и очень точные психологические экспертизы.
