Бродил в нефти, негодник, — подумал Попельский, — наверняка в Бориславе. Прислонился к стене двустворчатых ворот и закурил папиросу. Он почувствовал спазм в горле и жжение в глазах. Вот сжалился над клячей, а забыл на минуту о собственной дочери!
Через секунду он читал список жильцов, проживающих в одной и другой лестничной клетке. Одно из имен привлекло его пристальное внимание. Впрочем, не столько оно само, сколько, скорее, имя перед ним. «Рита Шпехт, налево, кв. № 8» — прочитал он. Огляделся вокруг. Это была низкая и грязная лестничная клетка. Список жильцов и две пары дверей на первом этаже были обрамлены темным подтеком, который начинался где-то в углу на потолке и был, вероятно, следствием недавней водопроводной аварии.
Попельский был внимательным и сосредоточенным. Не позволил опасть напряжению, когда шли секунды, минуты, четверть часа… Он посмотрел на часы. Прошло двадцать минут.
— Я был оставлен в дураках, — прошептал он себе. — Я больше никогда не увижу Риты.
Диафрагма поднялась у него резко, блокируя почти дыхание. Он посмотрел на список жильцов и пошел вверх по лестнице. Шелушащаяся масляная краска на перилах сыпалась маленькими крошками из-под его бежевых замшевых перчаток, деревянные ступени стенали под его шагами.
Постучал сильно в квартиру № 8. Почти сразу же открыла ему старая еврейка. Она смотрела на него с изумлением и с тревогой.
— У вас есть кое-что для меня? — спросил он. — Какое-то сообщение? Какое-то письмо?
— Мишугене! — закричала еврейка и захлопнула дверь перед его носом.
Попельский вышел на улицу. Он ничего не видел в свете одного только фонаря, колыхавшегося низко над мостовой. Однако это не фонарь и не сыплющийся дождь со снегом были причиной его временного ослепления. Это слезы создавали цветную, дрожащую завесу, искажающую изображение.
Крепкая будка пролетки вернула его к реальности. Пошатываясь, он подошел к ней. Фиакер смотрел на него неуверенно. Тогда Попельский ощутил безошибочный инстинкт.
Все его реакции были, однако, запоздалыми из-за алкоголя. Из будки высунулись уже шляпа и дуло пистолета. Попельский услышал шаги за собой, обернулся и увидел подобный образ.
— Садись! — услышал он голос из будки. — Если хочешь снова увидеть свою дочь.
Он сел. Пролетка пошла.
Он легко покачивался вместе с ней, зажатый между двумя мужчинами, которые дышали водкой и табаком. Через некоторое время пролетка остановилась. Он был из нее выпихнут, кто-то схватил его за шею и нажал. Он наклонился и залез в машину. Заворчал мотор, а автомобиль закачался на рессорах.
Ехали не очень долго. В тепле машины он почувствовал действие выпитой в тот день водки — учащенное сердцебиение, пот и сухость во рту. Он впал в летаргию.
Когда остановились, он пришел в себя резко и отдышался. Он узнал место. Были на Погулянке. Втянул в легкие свежий воздух и закашлялся тяжело густой мокротой. Его повели сначала по каменной лестнице, потом по паркету. Он мало видел, потому что в доме было темно. В конце концов с двух сторон сжали его руки, посадили его и кинули ему шляпу на колени.
Перед ним, за мощным столом из красного дерева сидел человек, которого он никогда раньше не видел. Рядом с ним стояли двое рослых мужчины с браунингами в руках. Все трое были небриты. Объединяло их еще кое-что — они не спускали с него глаз, хотя, по-видимому, различные властвовали над ними намерения. Гориллы смотрели на него с бдительностью, их шеф — с интересом.
Попельский поднял взгляд над головой сидящего за столом мужчины и увидел висящий на цепочке обрез — дробовик с отпиленным стволом и прикладом.
— Получишь дочь, — сказал мужчина, — когда выполнишь для меня задание.
11
— Целая, здоровая и неизнасилованная, — пробурчал мужчина за столом, вглядываясь в Попельского. — И такой останется, если же вы не выполните моего задания…
Он пододвинул Попельскому открытый портсигар.
— Слушайте теперь! Меня зовут Зигмунт Ханас, и у меня есть дочь Элзуния… Ты слышал что-нибудь о ее похищении?
Попельский отрицательно покачал головой и вытащил папиросу. Его ум, как и весь организм, отреагировал мгновенным расслаблением. Пессимистические мысли, бьющиеся до сих пор по голове, исчезли мгновенно. Наэлектризованный кожа, сильно обтягивающая кости лица, потеряла напряжение на челюстях и щеках. Морщины на лбу разгладились, пот перестал пропитывать под мышками влажную рубашку, пальцы застыли, а верхняя губа, до сих пор открывающая зубы, как у бешеного пса, опала.
Попельский стал спокойным. Рита была целая, здоровая и неизнасилованная. Эта успокаивающая мысль разливалась по его мозгу и заглушала большинство из того, что говорил Ханас.
Самые важные сведения доходили, однако, до слушателя. Девочка была забыта гувернанткой. Когда та на мгновение перестала заниматься ребенком, Элзуния исчезла без следа, без слова, без возгласа. Ханас предпринял частное расследование, но подвели его партнеры, которые не могли поймать гада. Он пренебрег тогда их советом, чтобы втянуть в дело Попельского. Но сейчас он его втянет, теперь не оставит извращенца. Теперь Попельский его поищет. А Рита находится в этом доме. Он, Ханас, любезно соглашается, чтобы о Рите заботилась Леокадия. Обе останутся его заложницами до тех пор, пока Попельский не бросит ему к ногам похитителя.
— Вы должны знать одно. — Ханас сунул себе в рот папиросу и кивнул на одного из горилл. — Что я его убью, а наперед хорос ним позабавлюсь! Смерть будет самым счастливым моментом в его паршивой жизни!
Один из горилл пощелкал зажигалкой и прикурил папиросу сначала шефу, а потом вынужденному наемнику.
— Я не собираюсь сгнить в тюрьме за соучастие в преступлении. — Попельский выпустил носом дым. — Я его вам приведу, хорошо. Верну тогда дочь и кузину. Вы его пощекочите, а потом я его верну правосудию. Именно так и будет. Я даже не имею в виду тюрьму. Пан Ханас, — сказал он с нажимом, — я уже не буду никогда работать в полиции, понимаете?
Ханас встал и потянулся за обрезом. Цепь, на которой висело оружие, забренчала тихо. Бывший контрабандист вышел из-за стола. Это бренчание раздавалось раз с левой, раз с правой стороны, а раз доходило от двери. Ханас метался по кабинету, мелькал под стенами, кружил около Попельского, звенел цепью, а лицо его надувалось и багровело.
Комиссар качал головой и водил за ним глазами, но даже не заметил, когда тот снял цепь с обреза. Не заметил тоже, когда железная змея вылетела в направлении его головы. Он услышал только свист и почувствовал, как смазанные звенья оплетаются вокруг его шеи. Не успел встать — два гориллы схватили его за руки и сели на них, пригвождая их своими задами к подлокотникам. Содрогнулся от отвращения, когда перед собой увидел набрякшее лицо, покрытое редкими волосками, вырастающими из гнойных прыщей.
— Ты лысая жердь, — прошипели потрескавшиеся губы с засохшими заедами. — Тебе кажется, что ты можешь мне что-то говорить? Что ты можешь торговаться? Ставить какие-то условия? — Корявые, длинные пальцы с квадратными необстриженными ногтями побелели, сжимаясь сильно на звеньях цепи, которая врезалась в кадык сидящего. Попельский выпустил газ, а потом начал булькать. Пузыри слюны лопались в его открытых губах. Все хуже и хуже видел. Контуры, формы и цвета начали перемешиваться. Ханас отпустил цепь, подошел к графин с водкой и поставил ее на стол. Попельский съежился на стуле, схватился руками за горло, и при каждом его вдохе и выдохе издавался тихий, как будто собачий визг.
