Анелька упала лицом в подушку и начала плакать. Этого поведения не понимал виртуоз допросов. Знаток психологии проституток и изнасилованных детей был в замешательстве. Единственный жест, на который решился этот блестящий следователь и проницательный стратег, был неожиданно душевным и сострадательным.
Он сел рядом с ней и гладил ее по волосам. Под пальцами он чувствовал слезы и горячую мочку уха.
— Моя ты бедная крошка! — прошептал он. — Моя любимая пташка!
Он поцеловал ее в лоб и сунул ее в руки свернутые две банкноты. Потом встал и надел на себя несчастный смокинг, символ своей сегодняшней неудачи.
Он ничего не узнал, а в своем унынии не надеялся тоже на позитивные последствия своего гамбита. Он не спровоцировал ни испорченного до мозга костей Ставского, который заказ ребенка принял с таким спокойствием, как будто гость пришел за гантелькой у мамы Теличковой. Он не добыл также никакого информатора в испуганной и, видимо, не до конца нормальной Анельке. Потер пальцами бессонные глаза под пенсне. Он уже не помнил никаких стратегий, никаких коварных планов. Все уже забыл.
Было бы лучше для него, однако, если бы он помнил о прослушке и записи посетителей храма гуманитарных наук.
19
По личной десятиступенчатой шкале Попельский присвоил бы своей бессоннице в этот день значение восемь. Правда заснул сразу же после возвращения домой, но проснулся через три часа, около четырех часов утра. Не боролся со своей проблемой тщетным поиском удобного положения на кровати. Не пытался своей инсомнии укротить какими-то порошками и микстурами, от которых трещала его аптечка. Он встал, побрился, умылся и оделся. Не обращал внимания на опухшие веки или на песок в глазах.
Его выбор гардероба был сегодня довольно экстравагантный. К коричневой рубашке, которая не самым плохим образом гармонировала со светло-серым костюмом, он добавил также коричневый кашемировый галстук с бежевым узором, так что обе эти части гардероба слились воедино своими цветами. Он придерживался мнения, что такие одноцветное сочетание может быть поразительно и от этого оригинально. Настоял на своем выборе в разговоре со служанкой, которая была совершенно другого мнения. Добрая Ганна — несмотря на двенадцатилетнюю уже службу у пана комиссара — по-прежнему была уверена, что тщательной одеждой и правильным подбором цветов ее элементов пан обязан исключительно заботе и элегантности своей кузины. Сегодня, видя странное сливание цветов в одежде нанимателя, получила очередное подтверждение своей теории, что «всякий мужик без бабы — это чудик или оборванец».
Попельский, раздраженный недосыпом и ее намеками на цвет галстука, отправился без завтрака на работу, чем Ганну довел почти до слез.
В комендатуре в течение двух часов занимался насущными делами — просмотром и составлением текущих рапортов, которыми он вчера пренебрег из-за своего частного расследования.
Он приходил во все большее разочарование и злость, которую вызывали в нем шум и веселье коллег, приходящих в семь часов на работу. Свежий кофе у секретарши казался ему подгоревшим, кабинет грязным и отталкивающим, а заметки, сделанные низшими офицерами, — глупыми, нелепыми и полными орфографических ошибок, которые несоизмеримо его раздражали.
Вильгельм Заремба пришел на работу последним. Он сразу понял душевное состояние друга. Он надеялся, что информацией, полученной от профессора Кульчинского, улучшит ему настроение. Он подмигнул ему многозначительно, к губам приложил два пальца, дунул воображаемым папиросным дымом и вышел из комнаты.
Эдвард знал, где найдет Вилека. Не предполагал, однако, что его отчет будет так отличаться и что может дать следствию импульс, в котором Попельский уже было усомнился. В уборной, которая была ими тщательно проверена, чтобы обеспечить им безопасный и беспрепятственный разговор за папиросой, они чувствовали себя, как в своей гимназии, когда на перемене, как раз в сортире, отдавались никотиновому пристрастию.
Попельский, узнав выводы профессора Кульчинского, приобрел новую бодрость и энергию. Он решил сам посетить все цветочные магазины, а на Вилека скинул скучные и неблагодарные задания: Заремба должен был просмотреть остальные полицейские и судебные дела в поисках насильников детей, а также проверить алиби Левицкого, то есть установить подробности парижской психиатрической конференции в июне 1933 года и обстоятельства возвращения докладчика во Львов. Убожество и рутина полицейской повседневности, хотя в течение года недоступная, теперь добивала комиссара и истощала. Движения, импульса, новых зацепок в своем частном расследовании нуждался, как рыба воды.
Ранним днем он ощущал этот энтузиазм уже значительно слабее. Вычеркнул очередной адрес в списке цветочных магазинов, который по его просьбе составил ему неоценимый и сдержанный аспирант Герман Кацнельсон, и простился с главой цветочного магазина «Флора» на улице Словацкого. Он сел в пролетку, в которой совершал уже более часа путешествие по Львову. Велел везти себя в цветочный магазин у комендатуры, предпоследней в его списке.
Его владелица, пани Хелена Боднарова была пухлой платиновой блондинкой среднего возраста. Попельский знал ее хорошо, на протяжении многих лет потому что всегда в субботу после работы снабжался в ее расположенном поблизости от комендатуры цветочном заведении на воскресенье для своих пани — букет роз покупал Леокадии, три гвоздики для Ганны, а небольшой букет ромашек для Риты. Владелица цветочного магазина, пребывая уже давно в статусе вдовы, без стеснения проявляла свое внимание одинокому, элегантному мужчине с положением. Она молча рассчитывала на его интерес, не обращая внимания на циркулирующие по городу слухи о его увлечении молодыми куртизанками.
Попельский прекрасно понимал ее интерес, который, однако, оставлял его холодным, равнодушным, а иногда даже раздражал. Пани Боднарова принадлежала потому к женщинам очень веселым, которые шутки и развлечения ожидают от всего своего окружения. Попельский, ни совсем вертопрах, ни какой-нибудь шутник, а скорее прирожденный зануда, неохотно вписывался в манеру поведения, которой так жаждала пани Боднарова. На ее веселые насмешки типа: «Но пан комиссар сегодня прекрасно одет, для какой-то женщине, должно быть», или сентиментальные вздохи вроде: «Как должен любить мужчина, который такие красивые цветы покупает», отвечал неизменно, многозначительно и маловразумительно «ну, ну». Пани Боднарова, в конце концов остуженная его безразличием, относилась к нему официально, и даже раз он услышал, как буркнула сердито своей подчиненной, убежденная, что он уже вышел: «Что за бурмыло какой-то, так это никогда для смеха ничего не скажет!» Попельский хорошо это слышал, почувствовал себя слегка задетым и в течение нескольких месяцев воскресные цветы покупал только во «Флоре», которая была, впрочем, ближе к его дому.
Неохотно поэтому он шел теперь к заведению пани Боднаровой, расположенному на улице Леона Сапеги, на первом этаже одного из лучших львовских домов. Прежде чем оказался в его ароматном интерьере, повертелся на мгновение перед витриной и полюбовался полукруглыми большими балконами, охватывающими как будто — один над другим — угол здания.
