Хозяйка инстинктивно обрадовалась при виде его, а потом нахмурилась, вспомнив, наверное, свою к нему неприязнь.
Попельский, мало заботясь о ее капризах, приступил прямо к делу.
— Можно ли у вас купить цветок в горшке, называемый Jasminum polyanthum? Белый, с прекрасным ароматом…
— Сейчас мы не в состоянии. — Цветочница все еще дулась. — Нужно только заказать…
Обычно Попельский обратил бы внимание на ее хмурое лицо и то, что она не добавила обычного «уважаемый пан» в конце своего высказывания. Но ее сообщение — ответ утвердительный, — которого не услышал в девяти посещенных сегодня львовских цветочных магазинах — так его наэлектризовало, что не заметил бы сейчас ничего, даже если бы Грета Гарбо сюда вошла и попросила его о поцелуе.
— Сегодня я пришел к вам, — он пытался овладеть дрожащим от эмоций голосом, — как полицейский, не как клиент. Поэтому прошу о точной и исчерпывающей информации! А поэтому мой первый вопрос: кто у вас заказывал жасмин многоцветковый, то есть Jasminum polyanthum, в течение последнего года?
Он не предвидел, что уязвленная гордость женщины может привести теперь к такой дерзкой по отношению к власти реакции.
— На такие вопросы, — воскликнула она презрительно, — это может и моя сотрудница ответить. У меня много работы и мало времени для вас! Ксения! — крикнула она своей подчиненной. — Расскажи все этому пану! Ты слышала, о чем он спрашивал.
Пани Боднарова вышла из главного зала цветочного магазина, оставив Попельского с юной Ксенией, зарумянившейся от впечатления, что столь крупная фигура в мире полиции будет ее допрашивать.
Комиссар был весьма счастлив от этой перемены. Ксения была настоящей украинской красоткой в типе, который был им особенно любим — статная, голубоглазая и чернобровая. Девушка открыла книгу, закрепленную в темно-синих корочках, и начала ее тщательно просматривать, лист за листом, не обращая внимания, что взгляд мужчины не пропустил в это время ни единой детали ее тела.
— О да, тут кое-что есть. — Она улыбнулась с радостью. — Мы заказывали этот Jasminum месяц назад для пана Фердинанда, графа Незавитовского, и доставили его ему на Гербуртов, 5. Пан граф является, впрочем, нашим постоянным покупателем… — Ксения снова начала просматривать книгу, не в силах удержаться от слюнения пальца, что Попельскому показалось особенно очаровательным. Он записал адрес графа и с удовольствием наблюдал за стройной фигуре девушки. — О да! — воскликнула она одновременно с триумфом, не осознавая однозначных чувств своего собеседника. — Пан граф заказывает этот цветок у нас часто… Есть тут другие даты доставки…
— Пусть мне красивая барышня скажет, — Попельский отбросил плащ на плечо, расстегнул пиджак и выпятил мускулистую грудь, — кто-нибудь еще заказывал у вас этот цветок? Это очень важно для некоторого сложного уголовного дела, которое я расследую.
Девушка снова вспыхнула и опустила глаза, после чего проверяла книгу еще внимательней. Эти поиски ничего уже, однако, не дали. Ксения сделала печальную мину, которая почти растрогала Попельского.
— К сожалению, нет, — прошептала испуганная. — Уже никто другой не заказывал…
— А откуда этот цветок привозится? Из какой страны? И трудно ли его достать?
— Трудно, — засыпанная шквалом вопросов, Ксения ответила только на последний вопрос. — Очень трудно, потому что он очень нежный и требует много света. Производители из Турции и греческие посредники просят за него предоплату и наш поставщик, пан Шнайдерман…
— Не нужно посвящать этого пана в секреты фирмы! — Пани Боднарова вошла между вазонов и подперлась под бока. — Это не относится к его делам…
— О, отлично, что вы уже не заняты. — Он улыбнулся ей своей самой широкой улыбкой. — Как приятно видеть вас снова в хорошем настроении… Ваша улыбка как солнце над грозовой тучей…
— Это трудный для содержания цветок. — Тень изумления пробежала через маленький ротик пани Боднаровой. — И очень нежный. Как вы видите, наше заведение между домами и не весь день солнышко сюда заглядывает… Когда-то у меня один жасмин засох в течение двух мрачных, дождливых дней…
— И что? — заинтересовался Попельский. — Потеря для фирмы? Нужно заранее заплатить производителю, а тут цветок вянет… И снова личико уважаемой пани будет грустным…
— Иногда что-то можно исправить, — шепнула тихо Боднарова.
— А как?
— Это немного неэлегантно, — смутилась цветочница. — Но в трудные времена… Кризис у нас…
Попельский теперь понял, что самая важная информация лежат, как правило, в каком-то сером пространстве, в какой-то светотени, в каких-то мелких нелегальных комбинациях.
Он подошел близко к Боднаровой и приложил руку к уху. Он знал, что донесется до нее горький и насыщенный запах духов Аткинсона, купленных ему недавно Леокадией в элегантном магазине Андре.
— Это великая тайна? Может, вы мне ее скажете на ушко… Я умею быть осторожным…
— О, как же он раскололся. — Хозяйка заведения рассмеялась. — А в таком был плохом настроении!
— Ну так как? Выдадите мне этот секрет?
— Да, скажу из-за нашего давнего знакомства. — Пани Боднарова посерьезнела. — У нас есть очень похожий цветок, тоже красивый и очень интенсивно пахнет и, кстати, почти в той же цене…
Она посмотрела боязливо на Попельского, но тот кивал спокойно головой, показывая великую снисходительность. В душе он был уверен, что слово «почти» свидетельствует о значительной ценовой разнице.
— Этот цветок — это стефанотис, — ответила она тихо. — Когда-то у меня долго не забирали этот Jasminum, он, к сожалению, завял, ну и мы отправили им взамен стефанотис, который значительно лучше переносит отсутствие сильного света…
— Кому «им»?
— Где-то там на Замарстынове. Ксения, — сказала она мягко, — проверь нет, дорогое дитя, в книге. Это должно было быть как-то летом… Ищи стефанотис!
Ксения нашла этот адрес так же быстро, как и предыдущий.
— Пани начальница, мы отправили на Бальоновую, 12. В июне, точнее 9 июня.
Попельский почувствовал мурашки на шее. Пан Леон Ставский может ожидать очередного его визита.
— Нет ничего лучше умной зрелой женщины. — Он нежно поцеловал в ладонь пани Хелену Боднарову. — И кроме того, какой прелестной!
20
Прежде чем Попельский десяток лет назад поселился во Львове, его жизнь проходила в других городах. Его гимназические годы прошли на окраине Австрийской империи в утопающем в зелени Станиславове, студенческие — среди многоэтажных домов имперской Вены, а военные — в грязных, затараканенных землянках центральной России. Только как зрелый мужчина поселился во Львове и влюбился в него — так же, как в свою жену Стефанию, на которой именно тут женился — чувством быстрым и сумасшедшим. Оно стало, однако, уже в самом начале его пребывания замерзшим и претерпела диаметральную трансформацию — в сильную и неослабевающую ненависть. Ибо, когда Стефания умерла в возрасте лет двадцати пяти, произведя на свет их единственную дочь Риту, он смотрел на город уже другими глазами. Из Аркадии он превратился в Геенну — в место его отчаяния и ежедневных мучений. Здесь эпилептические приступы стали настолько сильными и необычными, что не срабатывало ни одно средство, здесь появилась отрава бессонницы, которая смущала ему разум. Он почувствовал себя слабым и поверженным этой болезнью. Лишенный рассудка во Львове увидел их источник и решил вернуться в свой родной Станиславов. Неожиданно воспротивились этому Леокадия. Эта преданная читательница Декарта, которому посвятила свои студенческие годы под светлым присмотром профессора Эдварда Поребовича, была заядлым врагом иррационализма, косности мышления и сомнительных захолустных сред — их психику приравнивала ревностно к неподвижной вони клоаки. Леокадия спокойным тоном объяснила Эдварду пользу, вытекающую из остаться во Львове. Среди многочисленных аргументов один ворвался штурмом в его притупленные отчаянием мысли.
