Попельский заметил, правда, интерес сторожа, но немного им проникся, и даже в мыслях похвалил его бдительность. После выкуривания двух папирос, когда уже немного замерз, заметил характерную, немного сгорбленную фигуру медика, который быстрым шагом шел со стороны улицы Ленартовича. Полицейский двинулся к нему, разогревая дыханием окоченевшие руки, и загородил ему дорогу так неожиданно, что задумавшийся Пидгирный даже испугался. Он взглянул из-под полей шляпы твердым и вызывающим взглядом, но сразу просветлел при виде знакомой фигуры.
— О, пан комиссар! — Он улыбнулся весело. — На моей улице! Это совпадение, или вы ко мне?
— Добрый день, доктор! Я к вам. Срочно нужна ваша консультация…
Медик посерьезнел и указал рукой на темный дом.
— Мне нужно идти за дезинфицирующим средством, а потом к раненому рабочему…
— Дело настолько срочное, что каждая минута дорога. — Попельский взял Пидгирного под руку. — Может, будет быстрее, если прогуляемся тут минуту…
Медик был, видимо, смущен дружеским, почти интимным жестом Попельского.
— А быстрее будет, — пробормотал он, деликатно освобождая руку от ладони полицейского, — если не будем никуда ходить, а вы, комиссар, перейдете сразу к делу…
Гимназический сторож некоторое время наблюдал обоих мужчин. Не потерял ни на секунду гражданской бдительности. Лихорадочно обдумывал, почему эти двое щеголей стоят неподвижно в наступающих уже сумерках и в холоде порывистого ветра. Почему этот высокий и крепко сложенный наклонился к своему собеседнику и что-то ему шепчет на ухо, в чем-то его настойчиво уговаривает? Почему этот низкий и сутулый противится резко и чему-то противоречит? Может, они шпионы? — заключил он на основании близости советского консульства, которое находилось на той же самой улице Набелака. Руководствуясь неодолимым импульсом, он приблизился к мужчинам со своей метлой. Его возбуждение возросло. Оба, после короткого спора, разговаривали теперь о каких-то ожогах и о цветах.
Общаются шифром, — подумал сторож и сразу же отправился в школу, чтобы позвонить в полицию. Он понял, что его уведомление будет проигнорировано, как всегда. Он знал даже, что полицейские из ближайшего комиссариата VI дали ему ироническое прозвище «офицер контрразведки» или короче — «двойник». Несмотря на все это, он побежал в дежурку, чтобы исполнить патриотический долг. Услышал обещание, что вскоре полицейский патруль проверит подозрения дворника. Они всегда так говорят, — подумал он и остался уже в школе, все еще выглядывая через окно.
А оба пана, избавленные от его постороннего присутствия, говорили уже теперь свободно.
— А значит, цветы могут вызывать раздражение. Отлично, что вы это подтверждаете, доктор, — закончил мысль Попельский. — Но я не с этим к вам пришел… Я имею в виду насильника…
— Не отрицаю уже теперь так решительно, как до того, моего участия в этом ужасном деле… Но и так неохотно об этом всем с вами говорю. — Пидгирный посмотрел на часы. — И немного спешу. Все уже я заключил в моем отчете. Об убийце-то столько известно, сколько написал… Это, впрочем, отчет неофициальный и частный… Я не знал, что Ханас вас привлечет… Теперь я чувствую себя немного неловко… Я должен был сообщить обо всем полицейским властям. Прошу вас сохранить этой в тайне.
— Конечно. — Попельский хотел улыбнуться дружелюбно, но на его лице появилась какая-то злая гримаса. — Я тоже неофициально и в частном порядке веду это расследование и отвечаю такой же просьбой… Мы в одной лодке… Могу ли я поэтому просить вас о более подробной интерпретации психики преступника? Сейчас, очень прошу!
— У меня нет времени на лекцию, но я слушаю. — Голос Пидгирного был сух и спокоен, как всегда при изложении научных проблем. — Спрашивайте!
— Почему насильник обдал мочой платье ребенка? Или приходят вам другие объяснения, чем «желание унизить»?
— Нет.
— А откуда вообще эта мысль о унижении?
— Обдать мочой изнасилованного человека, — сказал тихо Пидгирный, глядя на минующих их гимназисток с пачками рисунков под мышками, — это явление, встречающееся…
— В основном в тюрьмах, — перебил его слова Попельский. — И здесь речь идет об изнасилованиях содомитских… Вы не видите противоречия в обстоятельствах этого ужасного поступка?
— Какого? — Лицо Пидгирного застыло, но через секунду озарилось. — Черт возьми, вы правы, комиссар! Ханас требовал быстрого отчета и не обдумал все должным образом. Я знаю, чего вы добиваетесь. Тут есть на самом деле противоречие: с одной стороны, унижение после изнасилования, то есть поведение, характерное для дегенерата преступника, а с другой — театральная обстановка, цветы, яйцо, разбитое на лоне девочки… Все это свидетельство утонченного ума… Что я об этом не подумал! Да, это явное противоречие!
— Да, так! — почти закричал Попельский. — Короче говоря, дегенерат, сыплющий цветы на ребенка, насилующий ее, а потом унижающий ее мочой, это немного невероятно! Яйцо и цветы имеют символические объяснения. Это убеждает! Но обдать мочой жертву не может иметь символического значения, потому что дегенерат преступник не может быть эстетом! Но как можно это объяснить? Ну как, дорогой доктор? Черт возьми, почему он ее обдал?
Пидгирный вздрогнул, услышав это грубое определение, но не прокомментировал этого ни словом. Долго молчал. В конце концов он обратился к Попельскому с твердой задачей повторить начало их разговора.
— В начале нашей встречи вы сказали, комиссар, о возможной ошибке в идентификации цветов. Появилась тогда у меня некая мысль, но этот навязчивый сторож школы ее спугнул. Скажите мне еще раз о тех ботанических проблемах, и может, вернется ко мне это ценное сопоставление!
— Профессор Кульчинский опознал этот цветок как жасмин многоцветковый, — повторял Попельский терпеливо. — Это растение не имеет никаких едких соков, которые вызывали бы кровоподтеки на бедрах ребенка. Но флористы часто вместо настоящего жасмина продают его имитацию, а именно… Как это называлось? Забыл… И если то, что было найдено на жертве, это лишь имитация, то, возможно, это имитация вызвала кровоподтеки, а не жасмин. Не могу этого сейчас проверить, потому что профессора Кульчинского нет во Львове, а для меня важно, должен ли я искать клиентов, которые купили ботанический оригинал, или тех, что купили копию. Только это я сказал в начале нашего разговора.
— Этот оригинал сильно ли пахнет? — спросил задумавшийся медик.
— Да.
— А копия?
— Тоже!
— Пан комиссар, — сказал медленно Пидгирный. — У преступник может быть аллергия на интенсивный запах цветов, и могло у него возникнуть резкое потрясение. Вот, что сопровождает такие реакции: кожа становится в огне, глаза сильно болят и слезятся, насморк заполняет нос, а язык разбухает и превращается в кляп… до этого анасарка.
— Я филолог, но латынь медицинскую хорошо не знаю…
— Отек, а тут имеем отек Квинке, — медик посмотрел на Попельского с неким удивлением. — Выглядит это все так в хронологическом порядке: сдавление, удушье, обильный пот, потеря сознания, судороги, а в конце концов… здесь слушайте внимательно! а в конце…
