Его осенило. Он бросился к досье новобранца, вынул из него исписанные листы и положил их на поверхность стола неисписанными сторонами вверх. Как в досье истерички, так и здесь явно видны были неровности, оставленные шрифтом машинки. Сейчас нашел место, в котором закрашено было тушью имя пациента. Наклонился над листом, как слепой, и выписал знаки, которые были зеркальным отражением букв. Получил результат «Густав».
— Густав, Густав, — повторял тихо, а потом интенсивно вслух думал: — Теперь появляется проблема национальности этого пациента. Эта запись имени с «v» в конце чешская или немецкая. Предполагая, что речь идет о наборе в армию императорско-королевскую, пациент мог быть австрийцем или чехом…
Перевернул лист и посмотрел на заголовок рапорта. Виднелось там явно «Лемберг, 3 июня 1915», а рядом с именем, «geboren 1897 und gewohnt in Lemberg»
[14].
— Тебя зовут Густав, ты родился во Львове в 1897, — проанализировала данные пациента. — И в момент исследования там проживал… Густав — это германская форма записи нашего «Густава». Может ты в действительности был поляком, а этот австрийский врач, как его там? — Снова посмотрел в рапорт. — Герман фон Раушегг записал по-немецки твое имя, так же как когда-то меня в Вене писали «Эдуард»… Хорошо… Густав, 1897 года рождения… Я уже много о тебе знаю…
Щелкнула дверь, и в кабинет вошел профессор Артвинский, распространяя вокруг запах сигар.
— О, пан комиссар еще здесь… — удивился психиатр. — Вы нашли, что искали?
— Кажется, нашел. — Попельский встал с улыбкой и подошел к профессору. — И я хотел бы узнать данные определенного пациента. Имя, фамилию et cetera… Как говорят приписки на досье, все эти данные засекречены и закрыты в вашем шкафу… Могу ли я узнать данные пациента, — зачитал с папки, — номер 282?
— Да, конечно. — Артвинский открыл шкаф и достал из него серый толстый конверт.
Он уселся за своим столом на месте, освобожденном полицейским. Из конверта он вынул коробку с записками. Через некоторое время посмотрел на собеседника.
— К сожалению, я не могу дать вам, комиссар, данные пациента номер 282. Мне очень жаль…
Лицо Попельского окаменело.
— А почему же, пан профессор? — спросил он с притворным свободным голосом. — Ведь минуту назад вы были готовы мне ее предоставить!
— Не все фамилии могут быть раскрыты, даже особам доверенным. — Артвинский был явно огорчен. — В этом случае должна выразить свое согласие Комиссия Профессиональной Этики Львовской Медицинской Палаты…
26
Комиссар готовился к удару. Его мышцы застыли в стойке. Одновременно своим холодным разумом рассчитывал место атаки — висок или подбородок?
— Что Врачебная Палата имеет к делу? — не уступал он. — Неужели пациент 282 был врачом?
— И так вам слишком много сказал, — вздохнул профессор и посмотрел на своего гостя. — А теперь извините, комиссар…
— Большое спасибо, профессор, за любую помощь. — Попельский улыбнулся радостно, с большим трудом сдерживая себя от предстоящего предложения «как раз вы мне ответили». Вместо этого сказал: — Не всегда удается… До свидания, пан профессор!
— До свидания!
Полицейский вышел из кабинета и закрыл за собой двери. Прислонился к стене и рассмеялся на мгновение беззвучно. Потом быстро двинулся к выходу.
— Это доктор Густав, рождения 97-го, — шептал он себе, перепрыгивая через две ступеньки. — Мне будет трудно его найти? О нет! — ответил он сам себе, подбегая к ожидавшей его пролетке. — Я хорошо знаю доктора Густава!
— Простите? — спросил фиакер.
— Подождите! — бросил вознице. — Сначала позвоню!
Телефонная будка стояла у клиники. Попельский набрал номер. Заремба ответил после второго гудка.
— Проверь как можно быстрее, — говорил лихорадочно Эдвард, — когда родился доктор Густав Левицкий!
— Это какая-то телепатия! — Голос Зарембы выдавал подобный оптимизм. — Я как раз хотел тебе кое-что о нем сказать…
— Проверь дату рождения Левицкого, понимаешь, Вилек!
— Слушай, брат… Хорошо, хорошо, сейчас схожу проверю, а теперь слушай, что именно я узнал об этой пташке… Так вот его не было в Париже на конференции! Я спросил об этой конференции Пидгирного… А он показал мне французскую книгу со всеми прочитанными там докладами. Там был доклад Левицкого… Но случилось, что сам его не произнес, что кто-то другой, из-за отсутствия Левицкого, этот реферат прочитал, понимаешь, брат? Левицкого не было в Париже! Алиби доктора рассыпается в прах… А Пидгирный смеялся над Левицким, что он высокомерный, самодовольный… В польской версии реферата стоит, что произнес он его сам, а во французской, что кто-то другой! Из LOT-а с минуты на минуту должен прийти посыльный с списками пассажиров… Чую, что…
— Мы нашли его! — Попельский бросил трубку. Вскочил в пролетку с такой силой, что аж испугал коня. — В Ботанический Сад! — крикнул он.
— Ну да, — буркнул кучер философски. — Холодно, дождь, там люди цветочки таскают!
27
Доктор Густав Левицкий погладил Элю Ханасувну по голове и в красивом кожаном портфеле с полукруглыми застежками начал прятать материалы для логопедических упражнений. Среди них были и открытки с разными картинками, и грамофонными пластинками. Сложил уже почти все, когда услышал тихий вздох Эли. Он посмотрел на нее с улыбкой и поднял брови в немом вопросе, искривляя при этом губы вниз.
Конечно, он был в курсе, что должен всегда предпринимать с пациенткой только словесный контакт. Но он не мог себе отказать в этой мине. Он знал, что она всегда развлекает Элю.
Ребенок и на этот раз рассмеялся и хлопнул в ладоши в руки. Потом встало, подбежало к своему врачу и учителю, схватило его за руку и прижало к ней свое зарумяненное личико. Она была очень низкой и, когда так стояла, опирала свой тяжелый живот на его бедро.
Ему стало так жалко, что слезы навернулись ему на глаза. Не следует утрачивать расстояния до пациента и позволять, чтобы чувства размывали ему терапевтическую реальность. Он не мог позволить себе жалость, особенно тогда, когда должен был проявлять необходимую строгость.
Оторвался от Эли, схватил ее деликатно за плечи и посадил на сиденье. Шерстяные чулки на ее ногах сморщились непослушно. Ноги, обутые в начищенные как зеркало ботинки с пряжками, зависли над полом. Он смотрел на нее доброжелательным и веселым взглядом. Придется сейчас извиниться за свою строгость, за сегодняшнее решительное, чтобы не сказать: жестокое, обращение.
Он подошел к девочке и открыл ладонь. Внутри лежал воздушный шарик. Левицкий начал его надувать. Девочка вскрикнула и закрыла руками уши.
