По рукам пробежало тепло, которое кололо руку, как ежик колит тех, кто ненароком на него садится. Конечности стали искриться еще больше, а другие нити, из которых состояла эта сеть потоков магии, завибрировали. По крайней мере, глазам молодого человека предстала именно такая картина.
Ля’Сахр почему-то задумался о снеге, и из его рук моментально вырвался поток магии. Сверху, со стороны потолка, западали белые и холодные крупинки. Будущий Карамельной Магнат в недоумении поднял голову, а потом вновь взглянул на руки. Те перестали искриться, и комната приняла прежний вид и цвет.
Ля’Сахр, обессиленный, упал на бок, но вовремя успел опереться о стол. Он стоял, как бревно, прислоненное к стенке. Молодой человек протер потный лоб, а потом посмотрел на облако, висевшее над потолком. То продолжало сыпать снегом и постепенно таяло, пока окончательно не исчезло в магической вспышке.
— Как… интересно, — протянул Ля’Сахр, пытаясь подняться.
А свет, заливающий баночку с красными крупицами, которые молодой человек добавил в карамель для вкуса, раскрыл тайну этикетки. Она гласила — «Рубиновая Крошка».
Моника Лизза пересчитывала деньги за прилавком, уже собираясь закрыть магазин на обед, хотя время было еще не совсем обеденное. Но отсутствие клиентов способствовало длительным перерывам в работе, как хорошая прогулка способствует аппетиту.
Моника была хозяйкой самого популярно в Златногорске на тот момент магазина, который хоть как-то старался привлечь клиентов. Хоть эти попытки и ограничивались яркими плакатами на фасадах домов и хоть какой-то оригинальностью в названии лавки «Штучки-дрючки», они все-таки были, и это выделяло магазин и его хозяйку среди всего остального.
Госпожа Лизза закончила подсчет прибыли, печально вздохнула и спрятала все заработанное в карман. Она повернулась лицом в сторону двери и тут же замерла на месте, еще раз отругав себя за то, что никак не купит дверные колокольчики.
Платз стоял по другую сторону прилавка, облокотившись о него, и мило улыбался.
— Мы закрываемся на обед, — отрезала Моника, словно пытаясь выдернуть сорняк одним резким движением.
— Я догадался, — ответил сорняк, — но что-то вы рано…
— Мое дело, когда закрывать магазин на обед, ясно? — в ход пошли ядовитые опрыскиватели.
— Да, да, конечно! — вредитель стал отступать. — Жаль только, что прибыль все падает и падает, да?
Вредоносное растение, представшее в лице Платза, как подумала Лизза, мутировало.
— Если вы думаете меня ограбить или того хуже, то не обольщаетесь! Я…
— …даже и не думал о таком! — словно закончив фразу за хозяйку лавки молвил Платз. — Скорее, наоборот, денег я хочу дать вам.
С этими словами он вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажки и, театрально помахав ими, положил на прилавок.
— Откуда такие деньги и с чего такая щедрость?
— Оттуда, что у меня на вас есть большие надежды, — блондин загадочно ухмыльнулся. — И очень надеюсь, что они оправдаются.
— И что же вы предлагаете мне с этими деньгами делать?
Ухмылка Платза стала еще больше, превратившись в корочку от арбуза.
— Сделать так, чтобы они начали работать.
Девушка промолчала, но лицо ее буквально кричало о том, что она ничегошеньки не поняла. В глазах можно было разглядеть застывшие вопросительные знаки.
— Ну, понимаете, — Платз, ожидавший такую реакцию, вздохнул, — вы можете сделать пару другую махинаций, разнообразить фасад магазина, реклама и все такое… И тогда, как думаете, что будет?
— Больше клиентов, больше… денег? — получив жирную такую подсказку, догадалась Лизза.
— О да! — радостно молвил будущий «как бы мэр».
Но радость эта была наигранной — в душе он понимал, что идею его не поняли и, наверное, никогда не поймут. Деньги должны были работать, повторял он, должны переходить от клиента к одному продавцу и к другому. И сперва надо было сделать город конкурентоспособным, чтобы всякий хотел продавать и, главное, покупать. Тогда-то купюры и заработают. Надо было сделать так, чтобы философы, которым еще предстояло появиться, пели громче и громче, чтобы каждая монетка добавляла свою неповторимую ноту в этот хор, напоминающий собой джазовый концерт. Нельзя варить картошку, предварительно не отмыв ее от земли и не почистив (опустим картошку в мундире). Так же было и со Златногорском — город должен был подготовиться к тому, чтобы деньги в нем начали работать.
Платзу было откровенно наплевать на уровень доходов госпожи Моники Лиззы и других. Он не хотел помочь лично им, он хотел помочь деньгам.
— Но с чего же мне начать? — глаза ее покрылись пленкой задумчивости.
— Ну, у меня есть несколько идей, — блондин подошел к ней ближе и жестом пригласил на прогулку вглубь магазина. — Помимо банального, есть один фокус с ценниками…
Фуст что-то химичил, хотя, лучше будет сказать, алхимичил.
Он скрючился в каморке, и позвоночник его прогнулся параболой. Алхимик очень аккуратно переливал жидкость из колбы в колбу, и субстанция либо шипела, либо пенилась, либо дымилась. И меняла цвет. Она всегда меняла цвет то на янтарный, то на близкий к золотому, то внезапно на прозрачный. Но Фуст стремился к перламутрово-золотому.
Это было лишь косметическим свойством, но ворчливый алхимик с последней прядью волос хотел сделать все с шиком-блеском в обоих смыслах. Он не мог себе позволить воплотить творение в жизнь даже с малейшим недочетом.
Жидкость наконец приняла, как ему показалось, достойный цвет. Фуст покрутил колбу на свету, и она поиграла солнечными зайчиками. Алхимик улыбнулся хищной улыбкой, после чего отставил сосуд в сторону. Он отпер ящик своего стола, достал рисунки с непонятыми письменами, разложил их, как делают инженеры, и принялся вглядываться в бумагу настолько внимательно, что взглядом его можно было бы пускать лазеры. Алхимик щелкнул пальцами, сделав свет лампы ярче.
Потом Фуст удалился за оставшимися ингредиентами, а когда вернулся, то погрузился в некое подобие транса, полностью отдав себя работе.
И видел это «доктора Франкенштейна», создававшего своего, в каком-то смысле монстра лишь глядевший из сосуда заспиртованный, но живой зародыш дракончика, еще не до конца прозревший.
Платз с довольным лицом покинул магазин Моники Лиззы и, насвистывая что-то под нос, шел по солнечным улицам Златногорска. Тогда в воздухе еще не летало ноток философской песни, не было обилия приятных запахов и не было слышно звона монет. Но всему этому предстояло поменяться, и будущий «как бы мэр» даже не представлял, насколько скоро перемены произойдут.
Не менялись лишь две вещи — жаркое солнце и чайки, наматывающие круги над городом, словно сражаясь за звание олимпийского чемпиона.
Платз неспешно шел, запихнув руки в карманы, и смотрел на небо. Белые птицы-пятна успокаивали его, и он шел, словно направляемый встроенным в голову навигатором.
