Этот момент стал спасительным.
Пытаясь преодолеть головную боль, вся троица кое-как забралась на стену и спрыгнула вниз с другой стороны.
Работник Бурта неудачно приземлился и побежал дальше со всех ног, немного прихрамывая и шатаясь из стороны в сторону. Ромио и Лолли следовали рядом, но шатались не так сильно.
Через некоторое время, оправившись, Платз посмотрел на лужицы, в которые превратились гомункулы, а потом взглянул на стену.
Блондин улыбнулся и, даже не разозлившись, пошел обратно.
— Все равно вы никуда не денетесь, — шепнул он и, клацая тростью, неспеша направился вон из тупика.
Спешка тут был совсем ни к чему.
Супримус спускался по винтовой лестнице, попутно избавляясь от магических аномалий. За ним, немного неуклюже, как человек, считающий ступеньки своим злейшим врагом, шагал кто-то еще — с животом на выкат, в золотом, словно сотканным из очень тонкого слоя этого драгоценного метала балахоне, который не скрывал его пуза, и каком-то подобии капюшона.
— Магические землетрясения как-то зачастили, — заметил тот, неуклюже переваливаясь вниз.
— Мне это не нравится, — басисто ответил Супримус, превращая еще одну аномалию в мрачный огонек, — на этот раз, оно было каким-то особо сильным.
— Обсудим это на очередном собрании нашего Триумвирата.
— Я уже кучу раз говорил вам, что собираться каждое утро — бесполезно. Вот если бы собрались сейчас, после такого толчка…
Стал виден конец лестницы, и член правительственного Триумвирата в золотом явно заторопился.
— Мы сделаем это завтра утром, — буквально крякнул мужчина и радостно вздохнул, когда лестница наконец-то кончилась.
— И ни к чему не придем, Златочрев. Нужно найти причину таких вещей, и она здесь явно не естественная. Не идти вперед — значит идти назад
[2]. И мы с вами уже совсем скоро начнем шагать не в ту сторону, в которую нужно.
Внизу башни, там, где кончилась огромная лестница, что-то блестело. Если бы блеск этот можно было притушить, то сразу стало бы понятно, что это — огромная гора золотых философов, достигнувших дна стеклянной трубы. Монеты, оказавшиеся здесь, порционно разделялись и проваливались в с несколько небольших труб, установленных прямо под огромной денежной горой.
— Супримус, я уверен, что мы найдем решение. Никогда не понимал, зачем ты пользуешься лестницей, когда у нас есть прекрасные магические лифты…
— Держу себя в форме. К тому же, лифты после такой магической тряски не работают, если ты вдруг забыл.
Златочрев взглянул на свой живот и хихикнул.
— Намек понят, но мне все устраивает. Напомню тебе, что моя обязанность, ну, одна из — смотреть за Философским Камнем. Мне можно быть немного пухлым.
— Господа, — раздался вдруг немного рычащий голос, смешанный со звоном монет.
Мужчина в золотом балахоне повернулся в сторону.
Прямо около того места, где стеклянная труба достигала дна, за столом с кипами бумаг, сидел… дракон. Небольшой, даже какой-то худощавый, с искрящейся золотистой чешуей и сложенными крылышками. На конце морды сидело пенсне на золотой цепочке, превращая его не в страшного зверя, а в комическую пародию на самого себя.
Он склонил голову на длинной шее над бумагами, что-то скребя карандашом в маленькой передней лапе — она даже больше напоминала руку.
— Казначей, казначей, — радостно пропел Златочрев, спешно подбегая к дракону.
Спуримус вяло шагал за другим членом Правительства, почёсывая густую седую бороду.
Казначей вытянул шею, положил карандаш и поправил пенсне с зелеными стеклышками.
— Я за отчетом, как ты мог догадаться, — протянул мужчина в балахоне.
Дракон одобрительно кивнул.
Не вставая со своего массивного и мягкого кресла, он повернул морду и взглянул на гору монет. Зрачок его на секунду застыл, словно сфотографировал картину, а потом немного помутнел.
— Десять тысяч двести пятьдесят два философа, — отчитался казначей. Глаз его принял былой вид. — Вы ведь почувствовали новое магической землетрясение такой силы? Пятьдесят три.
— Конечно! — Златочрев надул губы, и его черная борода провернула какой-то невероятный акробатический трюк.
— Не к добру все это. Пятьдесят девять. Шестьдесят. — продолжил считать падающие философы дракон, вовсе не замечая — как и все остальные — их песнь.
— Спасибо, я записал.
— Ты закончил? Я бы очень хотел вернуться к работе. А еще лучше, отмотать утро назад и пропустить собрание, — голос Супримуса вибрировал, а лицо было серьезно, как никогда.
— Тебе надо почаще улыбаться, — предложил Златочрев, взяв кипу бумаг со стола казначея под мышку вернувшись в сторону лестницы. Перед тем, как встать на первую ступень, он остановился. — Как думаешь, лифты заработали?
Супримус промолчал. В голове поставила красный штамп мысль, повторяющая слова дракона-казначея:
— Да. Не к добру все это.
— Эта магическая аномалия меня смущает… — обратилась Лолли к Инфиону, разглядывая огоньком пляшущую в воздухе аномалию.
— Если вы дадите мне отдышаться, я от нее избавлюсь, — еле выговорил волшебник и, жадно заглатывая воздух, сел около стены какого-то дома. Он подождал, пока дыхание более-менее не вернуло прежний ритм, а потом из последних сил поднял руку и щелкнул пальцами, зажигая огонек. Магическая аномалия испарилась.
— Меня больше пугает другой вопрос, — проговорил работник Бурта. — Что нам теперь делать?
— Ну, с гомункулами, как я поняла, покончено. Правда, не поняла, почему…
— Магическое землетрясение, как тогда. Только намного сильнее.
— А почему вы решили, что Платз не сможет найти других гомункулов?
— Потому что, как мне известно, они есть только в Златногорске. По крайней мере, работающие исправно.
— Но он ведь не остановится, да? — Лолли осела рядом с Инфионом, ощутив все блаженство сидячего положения.
— Ага, — тяжело вздохнул волшебник.
— Но это не Златногорск! — всплеснул руками Ромио. — Он не сможет найти нас здесь!
— Сможет, — печально протянул работник Бурта, — просто это займет у него чуть больше времени.
— Выходит, у нас есть фора?
— Ага.
— Тогда, лучше слиться с толпой, — с видом опытного шпиона огласила девушка с «рожками» на голове. — Пока что. А потом вернуться туда, где мы остановились.
— И где ты предлагаешь слиться с толпой? — Инфион предпринял усилие и наконец-то встал, тут же пожалев об этом. Тело болело так, словно его избивали неделю, и душа хозяина во время этой вивисекции отсутствовала. Боксерские груши, будь они одушевленными, и то чувствовали бы себя лучше.
