Шляпс мирно разглядывал стеклянные карточки для люминок, попутно считав оставшийся алхимический порошок. Настроение начинало портиться, ведь рано или поздно предстоял поход в алхимический магазинчик.
Но когда есть выбор между рано или поздно, Диафрагм, как и многие, выбирал «поздно».
— Ять-переять-тать! — как-то странно засипел чайник, и Шляпс, чуть не уронив стеклянную карточку, повернулся.
Никого — как и с утра — не было. Люминографу показалось, что он снова заснул. Потерев глаза, Диафрагм вернулся к изучению стеклянных карточек.
— Пархать-перепрахать!
Хриплый голос — хотя, скорее голосок — раздался прямо над ухом. Шляпс со злости махнул рукой.
И только тогда заметил маленькую, еле-заметную точку, которая светилась призрачно-зеленым.
В любой нормальной ситуации такое явление приняли бы за светлячка, но только вот их в Хрусталии не водилось. Поэтому Шляпс среагировал вполне нормально для человека, знающего, что светящихся жуков в его краях не водится — он подумал, что этот какая-то очень странная и, видимо, грязная муха, а мух люминограф не любил. Как, в принципе, не любил много чего в жизни.
Господин Диафрагм махнул рукой, но светящаяся точка увернулась.
— Нать-вать-дать! — раздалась хриплая неразборчивая комбинация слогов, и светящаяся точка овила какую-то чудную фигуру в воздухе.
Тогда Шляпс наконец-то сложил два плюс два — мухой это точно быть не могло, потому что они не издают таких членораздельных звуков.
Можно было бы напугаться в ситуации, когда по дому носится светящееся, хоть и крохотное, нечто, при этом разговаривая, пусть и непонятно. Но Шляпса эта ситуация скорее вывела из себя — опять же, как практически все другие ситуации, им нелюбимые (то есть, процентов девяносто от общего числа ситуаций, это так, для справки).
Люминограф вновь замахнулся — точка опять увернулась.
— Да что ж такое то, — фыркнул мужчина и предпринял еще одну попытку сбить существо, но оно оказалось слишком шустрым, словно не представляло, что такое скорость и аэродинамика.
Крыльев Шляпс, кстати, тоже не заметил — даже хоть какого-то легкого намека на них.
Еще пара безуспешных попыток сбить неопознанный светящийся летающий объект — и Шляпс решил действовать радикально. Внимательно следя за траекторией точки, мужчина залез в кухонные полки, достав прозрачный стакан. Потом господин Диафрагм замедлил движения и стал выжидать так, как это делает один конкретный кот, почему-то постоянно получающий тумаки от мыши.
Ждать пришлось недолго — точка опустилась слишком близко к столу.
И Шляпс напал на свою добычу, накрыв стаканом.
Точка ударилась о стеклянную стенку и словно бы на секунду растворилась. Потом попробовала тот же трюк еще раз. И еще. Пытаться сбежать из этой импровизированной тюрьмы было бесполезно, поэтому святящееся нечто, вероятнее всего, выругалось хриплым голосом:
— Штрынь-прынь-трындынь! Зачем-когда почему?
Утомленный охотой, Шляпс выключил свистящий чайник, заварил чашечку напитка и, даже не сделав глотка, положил голову на стол, уставившись на точку. Та успокоилась.
Люминограф просто наблюдал, как плавно парило нечто, постоянно словно бы оказываясь в расфокусе, но потом вновь обретая четкость.
Но с первым глотком чая интерес упал.
А когда точка вновь просипела «Тронь-чевонь-когонь?», к Шляпсу вернулось привычное раздражение — он стал думать, откуда эта штука могла появиться в доме.
Головной мозг работает весьма по-особенному, но обычно его суждения представляют в виде логической цепочки, хотя скорее это должны быть завихрения случайностей в потоке скоростных мыслей и догадок, но опустим сей факт. Так вот, сознание Шляпса стало чертить весьма простую схему, для понимания которой не нужно быть энергичной старушкой, усатым детективом или любителем скрипки. Диафрагм просто перебирал все те места, где был за последние пару дней — ведь эта штука явно прицепилась к нему, как какое-то насекомое, и он, ничего не заметив, притащил светящуюся точку домой.
В голове хроникой заиграли уже подстертые воспоминания. Диафрагм постарался побыстрее прокрутить все эпизоды с Бальзаме.
А потом люминограф увидел свет, там, в воспоминаниях, и свет этот был тоже зеленовато-белый.
До него дошло.
— Ну конечно же, — пробубнил Шляпс. — Театр. Откуда еще можно было принести этого паразита… ну, они у меня…
Мужчина достал пустую баночку из-под алхимического порошка и, действуя со скоростью шулера, играющего на рынке в кручу-верчу, поднял стакан и поймал точку в сосуд, запечатав деревянной пробкой. Нечто ударилось о стенки — и снова успокоилось.
Шляпс собрался и выбежал на улицу, а светопарат оставил дома — ну нельзя же его каждый раз с собой таскать?
Тучи раздувались, как намокшие губки, и огромными подгорелыми черничными кексами висели в воздухе, все тяжелея и тяжелея. Весенний воздух загустел под давлением этих пушистых исполинов, а солнце принялось осторожничать и стало уже не таким ярким — словно прямо перед ним опустили матовую желтоватую стеклянную затворку, чтобы погрузить мир в сепию.
Легкое напряжение перед грозой, которая еще может и не грохнуть (она дама капризная), разносилось со скоростью пожара и ощущалось интуитивно — ну и слегка на кончиках пальцев.
Глиццерину стало душно. Он расстегнул верхние пуговицы рубашки, а потом и вовсе снял зеленый пиджак — у того всегда был оттопыренный ворот, словно бы он напился валерьянки и теперь постоянно стоял торчком.
С приятными мыслями о работе, которую Пшикс любил до фанатизма и которой чуть было не лишился, пиротехник зашел в здание театра. Правда, среди всего роя этих приятностей жужжали и мыслишки, которые хотелось ударить гигантской мухобойкой — этакие вредители, залетевшие в слажено работающий, пахнущий медом улей. Глиццерин совершенно не хотел сталкиваться с Увертюром и, более того, говорить ему о том, что все новенькие приборы для дыма придется перетаскивать в дом Крокодилы…
Но пиротехник отпустил эти неприятные мысли и подумал о чем-то более привлекательном — например, о предстоящей прогулке с Октавой и, возможно, грядущем романе. А потом Пшикс подумал, что, возможно, надо будет привести девушку в театр и поводить по закулисью — наверняка ей понравится. Ну, точнее, возможно — она же должна любить театр, а значит ей будет интересно, как все работает за сценой…
Опять же, возможно.
Хотя Пшиксу сложно было представить, что то, что нравится ему, может не понравиться кому-то еще. Это же закулисье театра, пиротехника, дым и зеркала! Это же самое сладкое, что может быть.
В общем, запудрив свои мозги всякой романтикой — спишем это на весеннее обострение, — Пшикс совершенно позабыл о неприятно жужжавших в голове мыслях. И как только он выкинул их из головы — они тут же материализовались.
