Мужчина на берегу приоткрыл один из ящиков — внутри оказались аккуратно уложенные толстые свечи очень необычной, вьющейся формы, словно это был не воск вовсе, а застывшие языки жирного пламени. К тому же, все это обильно присыпали позолотой. Что не свеча — то маленький шедевр.
В Златногорске могли учудить и не такое. Для хороших продаж, нужно было сделать товар красивым и необычным настолько, чтобы он отличался от товара десятка других лавочек и магазинчиков, а город этот жил конкуренцией и бесконечными продажами. Любой, даже тот, кто не жил в Златногорске, знал — там всем правит мистическая предпринимательская способность
[7], пытаться понять которую себе дороже. Только голову сломаешь.
Когда корабль разгрузили полностью, ящики положили на повозки, запрягли лошадей и погнали в Хрусталию. Дальнейшее приключение коробок не содержит ничего интересного, а потому опускается.
— Ну что, кто будет звонить? — сказала Октава, всматриваясь в Фиолетовую — э, простите, — Фиолетовую с оттенком пурпурного Дверь.
— Стучать, — поправил ее Глиццерин. — Здесь нет звонка…
Шляпс по своему обыкновению любил входить не церемонясь, бесконечно долго зажимая магический звонок или лупя в дверь. Он бы и сделал так, будь это любой другой дом, но только не этот. Даже Диафрагма, не верящего во всякие байки, Фиолетовая Дверь с оттенком пурпурного пугала так сильно, что костлявые и холодные пальцы ужаса успевали дотянуться до самых глубин души, покрыв их инеем страха. А оттого железная и неумолимая рука люминографа, которая при сжатии в кулак превращалась в кувалду и не раз спасала его в молодости, застыла на полпути к двери. И теперь он, как Октава с Глиццерином, просто смотрел на дверь, словно бы пытаясь узреть сквозь нее.
Дом с Фиолетовой Дверью (с оттенком пурпурного, конечно же) ничем не отличался от других в Хрусталии — за исключением, конечно же, пресловутой двери и человека, живущего здесь. В остальном это было такое же высокое и худое строение, кирпичики которого сверкали в солнечном свете. Правда, по стенам дома — по обе стороны от крыльца — вверх завивался плющ, сошедший прямиком с книжных иллюстраций. Жители Хрусталии любили высаживать цветочки на отливах, притом всегда составляли из них разные и чудные композиции, но у дома с Фиолетовой с оттенком пурпурного Дверью была самая настоящая живая мантия — хотя цветы на отливе тоже присутствовали, но по сравнению с плющом они выглядели карликами в замке великана.
Дом этот окружала какая-та странная атмосфера — из тех, что обычно формируются коллективным, нерациональным сознанием. Здание обходили — нет, не за километр, конечно же, но слишком близко старались не подходить, и уж тем более никому не пришло бы в голову подняться на крыльцо, а постучать в Фиолетовую с оттенком пурпурного Дверь было все равно, что самовольно затянуть петлю на шее. Оттого вокруг царила атмосфера пустоты — совсем не страшная, не сулящая оживших мертвецов, а просто очень некомфортная. Эта атмосфера сравнима с той, что появляется, когда тебя приводят в компанию незнакомых людей, а потом выясняется, что ты там младше всех, и тебя просто не замечают, ты становишься мистером целлофаном. Тогда каждый пойманный взгляд ощущается как издевка или насмешка.
Одинокий дом, видимо, ощущал себя так же.
— Ну и долго мы будем просто стоять? — не выдержал Шляпс.
— Не знаю, — пожал Глиццерин плечами. — Пока кто-нибудь не постучит.
— Ну так постучите уже, — заворчал люминограф.
Пиротехник, видимо, понял, что при общении с Диафрагмом нужно пользоваться его же оружием и направлять острие своего языка прямиком на человека в шляпе.
— Так нам-то это зачем, — вздохнул Пшикс. — Вы же хотели сюда прийти, а мы так, за компанию.
Диафрагм побагровел — но быстро понял, что к чему, и даже как-то лукаво улыбнулся.
— Да, действительно, что это я, — пробубнил он. Но в дверь не постучал.
— Стучать-понимать-узнавать! — раздалось из внутреннего кармана.
— Вам не кажется, что он… она… оно начинает разговаривать? — замялся Глиццерин.
Октава же, тем временем, вцепилась взглядом в зеленоватое свечение, которое пробивалось из-под ткани плаща Шляпса. Пшикс заметил это.
— А, точно, — спохватился он. — Я же так и не успел сказать, зачем нам понадобилось идти к Фиолетовой… Фиолетовой с оттенком пурпурного Двери. В общем, все из-за этой штуковины.
— Я думала, до этого мне казалось, что кто-то говорит и что-то светится. Что это такое? — нашла в себе силы девушка.
— В том-то и проблема, что мы не знаем. Но, повторю еще раз, по-моему, оно начинает говорить связно…
— Брыть-говорить-открыть!
— Все, — какая-то пружинка внутри люминографа нагрелась до предела и лопнула, ударив по сознанию. — Гори оно все магическим пламенем.
Диафрагм Шляпс постучал. Момент воистину исторический — никто уже много лет такого не вытворял.
Ответа не последовало.
Люминограф разошелся и постучал еще раз, приложив больше усилий. Это уже тянуло на упоминание в исторической хронике, при этом вынесенное в отдельных учебниках в красную рамку с жирным восклицательным знаком.
— Может, второй раз все-таки не стоило? — забеспокоился пиротехник.
— Я, конечно, в это байку не особо верю, — прошептала Октава Крокодила. — Но мне как-то не по себе…
А потом дверь открылась — что странно, без жуткого скрипа, страшных завываний и холодка.
Свет в коридоре не горел, вот все трое не сразу поняли, кто стоит за дверью — первым делом они опустили голову вниз, услышав «мяу».
На пороге сидел заспанный и в меру упитанный кот — белый с рыжим ухом. Животное лениво рассматривало незваных гостей, явно негодуя из-за того, что ему пришлось проснуться.
Когда глаза Диафрагма, Октавы и Глиццерина привыкли к темноте, они увидели за котом два огромных махровых комка.
— Здрасьте, — сказал ни то кот, ни то комки, ни то кто-то другой. — А, точно, свет.
Щелчок пальцами — и магические лампы в коридоре загорелись.
Огромные махровый комки на поверку оказались не менее огромными и не менее махровыми тапочками, нога в которых утопала, словно в зыбучих песках. У ноги, кстати, было продолжение.
Хозяин дома с Фиолетовой Дверью с оттенком пурпурного холодно смотрел на гостей, а они смотрели на него. И только кот, похоже, никак не интересовался происходящим.
— Эм, ну раз уж барабанили в дверь, то заходите, чего уж там.
Мысли бухли в голове Аллигории Крокодилы размокшим желатином, и голова ее была забита, как обычно, чем попало: с таким же успехом можно готовить пиццу вообще из всего, что есть дома, начиная сахаром и заканчивая рисом. От обилия мыслей, половину из которых можно смело утилизировать, Аллигория вновь слегка отключилась от внешнего мира — и медленно, на минимальной скорости, помешивала чай, глядя в пустоту.
