— Потому что мама говорила мне, что драгоценный камень на платье светился призрачно-зеленым. А потом Честер потушил его, сказав, что это какая-то безопасная алхимическая смесь.
— Хочешь сказать, у него тоже есть… жизнь? И ему понадобилась еще одна?
Октава остановилась.
— Да, у него точно есть жизнь, ну, или была, я не знаю — но это свечение уж точно не алхимическое.
— И ты переживаешь, что он хочет сделать что-то с мадам Аллигорией?
— Да, и… — она замялась. — Да и нет. Я просто не представляю, как человеку может навредить жизнь — но и не думаю, что Чернокнигу есть смысл вредить. Он мне, конечно, не нравится, но все-таки очень хорошо делает свою работу. Хотя я точно уверена, что он хочет сделать что-то со свадьбой, или на свадьбе.
— Сорвать ее? — дернул бровями Глиццерин, когда они возобновили шаг.
— Сомневаюсь, это скорее… к моему отцу.
— А помнишь, — вдруг начал Пшикс, — что Шизанте говорил о дыме? Ну, что жизнь как-то рождается из дыма, или что-то такое.
— Да, конечно, это-то меня и смущает. Сначала жизнь появляется в драгоценности на платье, потом Честер крадет жизнь, которую я принесла вчера, а тут еще и этот дым… может, ему просто нужно больше этой жизни?
— А, так вот зачем понадобилось столько спецэффектов на представлении прямо в доме.
— Похоже, что да. Так много ароматических свечей, видимо тоже для этого. И даже горящие шарики мороженного…
Глиццерин остановился от удивления.
— Что-что?
Октава тяжело вздохнула.
— Завтра увидишь, горящее мороженное. Очередная придумка Чернокнига. И, надеюсь, это будет вкусно.
— Погоди, тогда получается… и люминки тоже? — лицо пиротехника вытянулось от внезапно пришедшей мысли, а воротничок, казалось, приподнялся еще выше обычного, натянувшись тетивой.
— Получается, что да — от светопарата много дыма. Это конечно не пиротехника, но…
Глиццерин посмотрел по сторонам, только сейчас заметив, что они уже ушли далеко от театра, хотя казалось, что и пару шагов не успели сделать. Тут он задал вполне резонный вопрос, который надо было бы задать еще на выходе из театра:
— Кстати, куда мы идем?
— А я разве не сказала? — удивилась Октава.
— Вроде нет…
— Ой, прости, это очень неправильно, но я слишком разволновалась. Мы идем к господину Шляпсу, чтобы рассказать ему об этом. В конце концов, его жизнь украли — она стала моей только вчера.
— Думаешь, ему будет интересно, и он вообще как-то от реагирует? По-моему, это не в его характере.
— Ты прав, но попробовать стоит. Посмотрим.
Бальзаме Чернокниг очень любил утра, а в особенности — утренние прогулки.
Ему нравилось, когда первые лучи солнца чмокали здания, оставляя на блестящих кирпичах легкие блики — не те яркие, которыми сверкала Хрусталия днем, а слегка потухшие, словно бы у небесного фонаря начали садиться батарейки. Кутюрье нравились облака, которые к утру не успевали проснуться и продолжали сонно нависать над гордом, при этом не теряя своей воздушности.
Но больше этого Бальзаме нравились утренние ощущения: чувства жали на тормоз, расслаблялись, и все, что происходило вокруг, ощущалось как-то по-другому. С одной стороны — отстранено от реальности, с другой — связи с окружающим становились тоньше, и даже в простом дуновении ветра или блике солнца ты начинал чувствовать нечто особенное, словно бы информация, которую они несли всегда, внезапно раскрывалась в полноте всех возможных смыслов.
Утра были, одним словом, вдохновляющими — за это Бальзаме любил их.
Вот кутюрье и решил выйти на традиционную прогулку. Как обычно, он собирался невесть сколько часов, пытаясь подобрать одежду под то утреннее настроение, которое ощущал, ведь внешний облик должен совпадать со внутренним ощущением.
Справившись с этой титанической задачей, в итоге надев какой-то… правильнее всего сказать, парадный уличный халат, Бальзаме вышел из дома, глубоко вдохнул манящего и будоражащего утреннего воздуха, хлопнул дверью, прищурился и собрался спуститься с крыльца.
— Бальзаме! — услышал кутюрье голос. — Открой мне дверь, будь так любезен.
Прищурившись, Бальзаме увидел внизу Честера — точнее, сначала платье, а потом уже и брата.
— О, Честер, это ты, — кутюрье распахнул дверь, и церемониймейстер, пошатываясь, поднялся на крыльцо. — Я думал, ты занесешь платье попозже…
— Я решил, что лучше уж сейчас, тогда дела пойдут чуть быстрее. Я и так всю ночь продержал его у себя, чтобы не беспокоить тебя вечером.
— Ну, ты знаешь куда его поставить, а я вот собирался погулять…
— Ты мне очень нужен, Бальзаме, — с этими словами рухнули все надежды на прекрасно-долго-замечательную (слово взято прямиком из головы кутюрье) прогулку.
Честер с облегчением поставил вешалку с платьем в коридоре и в упор посмотрел на брата, все еще стоящего на крыльце. Тот явно вел внутреннюю борьбу — но быстро сдался.
— Как платье? — спросил он, закрывая дверь. — Надеюсь, все понравилось! Правда я до сих пор не до конца понимаю, зачем нужна была эта стекляшка, но раз уж ты просил… все получилось нормально?
— Да, конечно, Крокодиле все очень понравилось. Осталось только доделать мелочи, это ты и без меня знаешь.
— Конечно-конечно! — поправил пышный парик кутюрье. Потом он нажал на что-то внутри своей искусственной прически, и та, словно по волшебству, стала выше и пышнее — А что насчет стекляшки?
— А? — взгляд Честера прилип к прическе.
— Ну, этого полого украшения. Ты обещал рассказать, зачем оно тебе! — Бальзаме прошелся по сути, и только потом заметил удивленное лицо брата. — А, я добавил в парик небольшой механизм! Теперь могу регулировать высоту — думаю, вся следующая коллекция будет с такими штуками, из этого выйдет отличный писк моды!
— Ого, — коротко и ясно отреагировал церемониймейстер. — Так, теперь я потерял мысль.
Как следует поискав сбежавшую мысль, Чернокниг щелкнул пальцами.
— А, да, ты про это. Я как раз и хотел тебе рассказать, — Честер нервно проверил, на месте ли колбочка со светящейся точечкой. — Но это надолго. Ты можешь совсем не успеть на прогулку.
— Ничего-ничего! Мне же интересно! Заодно заварим ароматно-замечательно-вкусного чаю!
Честер улыбнулся, снова подхватил платье — улыбка тут же смылась с лица — и поднялся на второй этаж.
Отставив вешалку в дальний угол, Честер с удовольствием плюхнулся в кресло, пока Бальзаме, на правах хозяина дома, носился, заваривал чай и что-то причитал.
Когда ажурные чашки были поданы, церемониймейстер сделал глоток и посмаковал. Бальзаме терпеливо ждал, пока брат придет в себя.
