Раньше всех успел ответить Грым, который лениво разлегся на коленях хозяина — кот вновь мяукнул в нужный момент, словно бы Шизанте учил его таким трюкам.
— Молодчина, Грым, конечно! Жизнь компенсируется смертью, то есть тем, что ей противоположно. Так что хотите, называйте это жизненной аномалией, хотите — смертельной аномалией, без разницы. Факт в том, что избыток жизни в одном месте не понесет за собой ничего хорошего, и что-нибудь в мироздании точно щелкнет или лопнет. Появится избыток смерти, чтобы это компенсировать. Мир в принципе не любит дисбаланс чего-либо, так что какие-то природные механизмы всегда стараются выровнять условные весы в нужную сторону.
Октава побледнела и еле-еле выдавила из себя уточнение:
— То есть, вы хотите сказать, что все, кто будут рядом… умрут.
— Ну, может и так. А может и нет, — хозяин дома поелозил в кресле и опять сменил свое настроение. — Я просто предполагаю. На основе того, что мне известно, конечно. Но я ведь уже говорил вам! Никто не изучал жизнь досконально. Это не выгодно. Я вообще занимался временем. Так что может произойти что-то другое. Но ничего хорошего от любого избытка никогда не бывает. Людей, это, кстати, тоже касается.
Шизанте глянул на Шляпса, хотел добавить еще что-то, но тут у него запершило в горле. Он потянулся к чашке. Диафрагм понял, что это их шанс быстро уйти, и сказал:
— Спасибо, мы пойдем.
Люминограф принялся подталкивать вперед, мягко говоря, ошарашенных Глиццерина и Октаву. Когда они уже были на лестнице, он услышал реплику в свой адрес:
— Господин Шляпс, вы оттаиваете! Я же говорил, что в людях избыток тоже плох. Баланс берет свое, — после этих слов истошно мяукнул Грым, словно кто-то наступил ему на хвост. — И Грым со мной полностью согласен, он мой хороший и пушистый комок шерсти!
Люминограф пропустил это замечание мимо ушей — точнее, заставил себя поверить, что сделал это.
Выбравшись на улицу, гости хлопнули Фиолетовой Дверью с оттенком пурпурного и решили не задерживаться на крыльце. После бесед с Шизанте всем им было как-то не по себе. Отойдя от поросшего легендами и слухами дома, первой заговорила Октава, бледная, как пломбир.
— Нельзя, чтобы на свадьбе хоть кто-то умер, — дрожащим голосом протянула девушка. — Это же просто… кошмар.
— Еще не факт, что кто-то умрет, может это будет просто какая-нибудь аномалия, — поспешил успокоить Крокодилу младшую Глиццерин и положил руку ей на плечо.
— Он сам не знает, что конкретно случится, — люминограф снял шляпу, посмотрел на время, потом надел головной убор обратно. — Но он был предельно уверен в том, что произойдет что-то нехорошее.
— И зачем Чернокнигу это все вообще нужно? Он что, собрался всех поубивать? — почесал подбородок Пшикс.
— Уже не столь важно, зачем ему это нужно. Главное, что это повлечет за собой нечто нехорошее, а вот этого никак не должно случиться. У меня у мамы свадьба!
— Я подумал, — начал Диафрагм, — что есть один человек, который точно знает, что задумал Честер, и для чего ему понадобилась моя… ваша… наша жизнь.
— Можете смело говорить, что она ваша, — успокоила его Октава.
— Это Бальзаме, — никак не отреагировав на реплику девушки, сообщил люминограф.
— Октава права, сейчас уже действительно без разницы, для чего ему понадобилось столько жизни. Главное, чтобы ничего не случилось. И, по-моему, мы вполне себе можем это предотвратить — я не думаю, что одних свечей ему хватит.
— Только это нужно делать как-то незаметно, — добавила Октава. — И не подавать виду.
— Вам действительно не важно, зачем Честеру понадобилось столько жизни? — вот сейчас Шляпс по-настоящему удивился, притом так сильно, что даже остановился. Крокодила и Пшикс заметили это не сразу, чуть уйдя вперед, а потом повернули головы.
— Ну, скажем так, это дело не первоначальной важности, — ответил пиротехник.
— А вот мне кажется, хорошо бы узнать, в чем соль, тогда намного проще будет действовать. Я сам могу поговорить с Бальзаме и все разузнать.
Диафрагму надоело стоять, и он присел на ближайшие ступеньки.
— Думаете, он расскажет? — засомневалась Октава.
— Ну, с ним буду говорить я, поэтому точно расскажет, — хмыкнул люминограф.
Девушка хотела что-то ответить, но взгляд ее упал на часы в черном котелке Диафрагма. Она громко ойкнула, чуть было не подпрыгнув.
— Ой, мы ведь опоздаем! Нужно готовить спецэффекты… и все для этого дыма.
— Да, хорошо бы прибавить скорости, — Глиццерин взял Октаву под руку, отчего на ее до того момента пломбирно-бледном лице проступил легкий румянец.
— Только пообещайте мне, — обратилась девушка к все еще сидящему на ступеньках Шляпсу, — что вы не будете говорить с Бальзаме. А если вдруг нарушите обещание, то хотя бы не будете его трогать. Но лучше и вовсе не говорить.
— Обещаю, — улыбнулся люминограф. На лбу заиграли, как трещины на иссушенной земле, морщинки. — Только зайду домой забрать светопарат.
Октава недоверчиво прищурилась, вздохнула и развернулась.
Диафрагм Шляпс проводил их с Глиццерином взглядом, не испытывая абсолютно никаких зазрений совести — в конце концов, он соврал лишь наполовину, а это-то и враньем уже не считается. Так, слегка недостоверная правда.
Время, как и магия, пронизывает все вокруг быстрыми, журчащими, незримыми потоками — вместе они несутся через пространство, поддерживая фундамент бытия и сшивая кусочки мироздания разноцветными нитками, в случае магии — фиолетовыми, в случае времени — матово-желтыми. Но это если прибегать к визуализации.
И если потоки магии питают фонари, големов, шестеренки, магические звонки и становятся обязательной частью опытов волшебников, то потоки времени просто текут вокруг — неизученные, неизведанные и неподчиненные, как, собственно, светящаяся жизнь.
Поэтому, каждый раз, глядя на часы, никто никогда не задумывается об этих потоках — ну тикают себе стрелки и тикают, что такого, обычный механизм. И уж тем более никто не задумывается о жизни, глядя прямо на нее в упор, потому что в голове возникает примерно то же самое, что и в случае с часами — ну, живет оно и живет, обычная жизнь. Время, по крайней мере, научились использовать для создания часов, разделения дня на время суток — не на прямую, конечно. Ну а жизнь… оно просто есть, что с нее взять. И ничего от нее не получишь.
Так вот, Честер Чернокниг, плюхнувшись в мягкое кресло на втором этаже своего дома, посмотрел на часы — конечно же, он не увидел никаких потоков времени вокруг, и даже не подумал о них. Это мы уже усвоили — часы они и есть часы, тикают да тикают. Зато свадебный церемониймейстер задумался о том, что у него осталось мало времени, скоро нужно будет снова бежать на Метафорическую улицу.
