— Господин Шляпс просил зайти к нему на чай и обсудить, что нам делать … Как только мы закончим тут.
Октаве стоило больших трудов сдержать удивление, ползущее по лицу.
— Как, сам позвал к себе на чай? Что это с ним?
— Я сначала тоже не поверил. Да и он, похоже, не совсем поверил своим словам. Но он точно узнал кое-что новое.
— Все-таки ходил к Бальзаме?
Глиццерин замялся.
— Ну, как тебе сказать…
— Не забывай, что наша… демо-версия романа все еще продолжается. И пока, даже, успешно, — она улыбнулась, радуясь, что неправильность в их отношениях пока что не затмила правильность. Но вот график жизни летел глубоко в пустоту. — И у нас не должно быть секретов друг от друга. Так правильно.
— Да, он ходил к Бальзаме, — сдался пиротехник.
— Отвратительно, — буркнула Октава. — Теперь Честер узнает обо всем раньше времени.
— Вот это, видимо, он и предлагает обсудить.
— Может, выпьешь чаю? Я чувствую, что болтать мама с Честером будут долго.
— Не откажусь.
— Пойдем наверх, в… — девушка немного покраснела, потому что посчитала следующую фразу ой какой неправильной, — в мою комнату.
И тут Глиццерин понял, что, возможно, ни о какой демо-версии речи уже быть и не может.
Дымок в свете тепло-желтых магических фонарей кальмаром полз по воздуху, добирался до стен и растворялся, пока чайник недовольно пыхтел, гремя проклятиями в адрес всех и вся — ну, если быть точным, то такие звуки он издавал в голове у Диафрагма. Стороннему наблюдателю сипение чайника показалось бы абсолютно нормальным.
Но Шляпс негодовал — вот его мысли, видимо, и смешивались с посторонними звуками, приближая люминографа к легкой шизофрении. Диафрагм сверлил и обругивал себя — хорошо, что не вслух, — просто не понимая, что с ним все-таки происходит. Он зачем-то пригласил Октаву и Глиццерина к себе, но теперь уже поздно было менять решение, поэтому пришлось прибраться — благо, было не грязно — и заварить чай. Но больше всего люминографа смущало, что после этого решения он не ощущал вязкой горечи, чувства сожаления — словно радовался гостям, ведь в доме станет не так одиноко. Вообще, с каких пор он начал задумываться об одиночестве? До этого жил и жил себе спокойно, а тут — бац! — на голову свалилась эта дурацкая жизнь, а после ее пропажи ему резко стало одиноко. Шляпс понимал, что эта какая-то несусветная глупость, но более мягкая часть его характера (удивительно, что она вообще в нем была) подсказала — все познается в сравнении. И не свались на его голову жизнь, он бы никогда не почувствовал, что одинок, продолжал бы не замечать этого и доказывать себе обратное, делая вид, что все в порядке — привыкнуть можно и к ненормальному, но это еще не значит, что все в порядке.
Шляпс продолжал сверлить и ругать себя, все еще не понимая, что с ним происходит. Из-за этого внутреннего скандала с самим собой (нет, точно пахнет шизофренией!) люминограф не заметил, как по дому прокатилась трель магического дверного замка.
Со второго раза Диафрагм все же услышал.
— Я очень хочу дать вам пощечину, — с порога объявила Октава, — но не буду, потому что это неправильно. Обойдусь словами — я же просила вас не идти к Бальзаме! Теперь же Честер все узнает…
— Ну и что? — вздохнул люминограф.
— Оно-то, конечно, ничего, — сказал Пшикс. — Но из этого ничего хорошего и не выйдет.
— Только из-за меня он сильно не станет переживать, — махнул рукой Диафрагм и пригласил гостей внутрь.
Они расселись на кухне, где больше не гуляли бездомные сквозняки — дыру в щели каменщик все же задел по-человечески. Шляпс расставил чашки, налил всем горячего чайку и сел, опустив голову на согнутые в локтях руки.
— И что же вам рассказал Бальзаме? — спросила наконец девушка.
— Вам же было неинтересно, — хмыкнул люминограф.
— Ну теперь, раз уж вы все равно там были, нам всем нужно это знать.
— Господин Пшикс вам не рассказал? — дернул бровью Диафрагм.
— Нет, вы же просили его не говорить.
— Странно, я думал, он разболтает, — тут люминограф поймал на себе недовольный и колючий, как репейник, взгляд Пшикса. — Ну, любовь и все такое, я в этом смысле.
— Давайте сейчас не будем об этом, — попросил Глиццерин.
Шляпс пожал плечами, почесал морщинистый нос-картошку и пересказал Октаве все, услышанное от Бальзаме — под конец истории ему это значительно поднадоело.
— Ого, — не скрыла удивление девушка. — Но это же так неправильно! Подслушивать чужие разговоры и рассказывать обо этом всем!
— По-моему, его правильность особо не волнует, — заметил пиротехник, неспешно попивая чай.
— Господин Пшикс, а вы там что-то говорили про подвал? — вспомнил люминограф.
— Да, — отставил чашку Глиццерин. — Честер очень интересовался, служебное это помещение или нет.
— А что вы собрались там делать?
— Поставить дым-машины и пустить оттуда трубки на сцену…
— То есть, туда никто не будет заходить во время представления?
— Если ничего не случится, то да, никто не будет.
— Господин Шляпс, к чему вы клоните? — посмотрела на люминографа Октава. Тот улыбнулся.
— Я клоню к тому, что нелогично было бы собирать жизнь по всему дому. Проще сделать это в одном месте.
— О, — догадалась девушка.
— Ну, это предположение мало что дает. Надо понять, что нам делать, если мы не хотим… происшествий, о которых говорил Шизанте. И если мы хотим вернуть жизнь, которую Чернокниг украл.
Шляпс глянул в чашку. Пить совсем не хотелось. Отражение ходило волнами, выглядев, что б его, одиноким и злым.
— Украденная жизнь будет у мамы в платье, тут ничего сложного, — попыталась хоть как-то подбодрить люминографа Октава. — Но что нам делать с остальной жизнью, желательно, не особо срывая свадьбу?
— Кажется, у меня появилась идея, — загорелся пиротехник. — Если подвал нужен ему действительно для того, о чем вы подумали, господин Шляпс, то… думаю, это может сработать.
— И что же, Глиц? — девушка машинально схватила его за руку, а потом резко убрала, вспомнив, что это неправильно, неприлично, и что демо-версия романа еще не закончилась.
Пиротехник изложил свою идею, в глубине души переживая, что после такого Увертюр его точно никогда не повысит — Глиццерин все еще не оторвался от пуповины работы и очень, очень надеялся на повышение. Рассказанная им идея выглядела самой логичной из всего, что можно было сделать, дабы угодить всем, не повредить свадьбе и уж, тем более, чтобы никаких аномалий не случилось.
