Работа Тайного приказа при Петре I новизной и оригинальностью не отличалась. В книге М.И. Семевского «Тайный сыск Петра I» (Смоленск, 2001) приводится множество примеров конкретных дел, разбираемых при следствии этим приказом. При этом поражает даже не привычная для тех времен жестокость следственных методов, а однотипность действий, словно по заготовленной кальке: кто-то выкрикнул «Слово и дело» и на кого-то указал, а затем пытают и доносчика, и подозреваемого, и следующих по цепочке подозреваемых и так практически без конца. Тайный сыск тогда понимался только таким образом. То же происходило и в провинции, здесь розыск по системе «Слово и дело» в отсутствие у преображенцев региональных отделений вели местные воеводы по своему усмотрению или по рекомендациям из столицы, и только в исключительных случаях преступников конвоировали в Москву в подвалы ведомства Ромодановского.
Таких примеров в анналах петровского Преображенского приказа и созданной позднее Тайных дел канцелярии просто море. Только недавно историки получили возможность говорить правду о том, какой ценой обошлись нашей стране ускоренные реформы Петра и его «большой рывок» вдогонку за Европой. И начала вырисовываться полная картина сгона тысяч людей с насиженных земель на гигантские Стройки, уничтожения целых сел староверов, рубки лично царем голов и принуждения им к тому же занятию своих приближенных, злобных чудачеств Петра и повального казнокрадства некоторых его любимцев. Петровский сыск преображенцев в плане массовых репрессий переплюнул разгул опричников Ивана Грозного по многим показателям. И все эти громкие и бесчисленные процессы по выкрику «Слово и дело!», и сам император-реформатор, приказывающий на посаженных на кол людей надевать зимой теплые кафтаны, чтобы приговоренные не замерзали и дольше мучились перед смертью, — все это те страницы истории Петровской эпохи, которые бросают заметную тень на явные достижения петровских реформ. Это из-за разгула жестокостей петровского сыска в том числе титул Петра — Великий — часть историков сейчас упоминают, только заключая в кавычки.
Круг политических преступлений во времена Петра I не был очерчен, под нарушение законодательства и соответственно в подвалы Преображенского приказа мог попасть даже тот, кто что-либо писал за запертыми дверьми. Считалось, что писать запершись может только государственный злодей. Под «Слово и дело» можно было попасть как за организацию настоящего заговора (скопа), мятежа или плана убийства царя, так и за неосторожно брошенную фразу, которую могли истолковать как оскорбительную для государя. С 1715 года сам Петр 1 своим указом определил знаменитые «три пункта» для классификации по системе «Слово и дело» (замысел против личности царя, измена государству и казнокрадство), но и под эту троицу можно было подогнать многие действия или разговоры для начала политического розыска. Кстати, именно тогда в российской традиции и появилось двойное толкование слова «розыск», обозначающее одновременно и систему мер по установлению и привлечению к ответственности виновных, и жестокие методы ведения допросов в Преображенском приказе. Сегодня второе значение слова устарело и встречается только в исторических текстах, но тогда оперативные мероприятия и пытки были столь слиты в едином процессе работы тайного сыска, что породили такое двойное толкование одного термина в русском языке.
Многие историки сходятся в том, что новый, петровский вариант стихийного тайного сыска в России впервые в русской истории подражал западным образцам. Если опричное войско Ивана Грозного или Тайный приказ отца Петра были сугубо российским порождением, то свою систему примитивной госбезопасности Петр внедрял по европейским лекалам, как и многое из других сторон его реформы опиралось на заимствованные царем в Европе образцы, казавшиеся ему самому передовыми. Если в работе Преображенского приказа это еще не так заметно, то уж Тайная канцелярия с 1718 года заработала точно по европейским лекалам.
Не случайно отмечают и то, что отправной точкой репрессий Петровской эпохи стало дело об измене стрельцов и «утро стрелецкой казни» с двумястами обезглавленными в один день на Лобном месте 30 сентября 1698 года. Лев Николаевич Гумилев, полагая, что именно с этого мрачного утра 1698 года началась почти тридцатилетняя эпоха петровской ломки и изнасилования старой Руси при активном участии в ней структуры Преображенского приказа, написал в 1934 году стихотворение «1698 год», в котором есть такие строки:
Мглистый свет очей во мгле не тонет,
Я смотрю в него, и ясно видно мне,
Как в кровавой пене бьются кони
И Москва в трезвоне и в огне…
Но Москва, бессильней крымских пленниц,
На коленах плачет пред царем,
И стоит гигант преображенец
Над толпой с тяжелым топором.
Мне от дыбы страшно ломит спину,
Колет слух немолчный скрип подвод,
Ибо весь я страшно отодвинут
В тот суровый и мятежный год.
Это утро — на самом деле отправная точка истории петровской «перестройки» в России и начала сопровождавших ее политических репрессий петровского сыска. Незадолго до этого печального дня Петр Алексеевич вернулся из своей самой долгой ознакомительной поездки по Европе, длившейся полтора года, из которой он и вывез проект своей грандиозной перестройки России на европейские рельсы. При этом история не оставила отдельных свидетельств того, что в своей царственной командировке Петр изучал опыт постановки тайного сыска в посещаемых им странах, но у меня нет никаких сомнений в том, что и этой стороной государственного управления он интересовался. Он не мог не понимать, что затеянная им реформа потребует нового аппарата государственной безопасности, а за основу опять взял европейский опыт. Поэтому если его Преображенский приказ еще носит многие черты специфики Московского царства, то последовавшая вслед ему Тайных дел канцелярия уже схожа с немецко-голландскими образцами тогдашних служб тайного сыска. Никакой российской видимой экзотики, никаких поручений по организации Тайным приказом соколиной охоты, как при его отце Алексее, никаких собачьих голов и метел у седла опричника. На смену им в сыск при Петре и его Тайной канцелярии пришли четкая специализация и документализация процесса. Европейская империя Петра получила свой полноценный аналог средней европейской тайной полиции того времени.
Отметим еще, что Петр, руководствуясь своими крайними западническими взглядами на политическое устройство страны, едва не вошел в российскую историю и в качестве основателя русской церковной инквизиции. Этот эпизод прославляющие Петра Алексеевича историки вспоминать не любят. Если тайный политический сыск в Российском царстве своей суровостью и до Петра не уступал Западной Европе, то зловещей инквизиции и массовых религиозных процессов против ведьм и еретиков в нашей истории не было, как не было и централизованных органов религиозного сыска, подобных французской Огненной палате или испанской «Каса Санти» (Святой палате). Именно Петр попытался привить России организованный религиозный сыск по шаблону любимой для него Европы. Он издал законы о процессах над колдунами и знахарками с последующим их публичным сожжением, закрепив их в главном законодательном своде петровских времен — «Военном артикуле». Но эта практика в православной стране в силу религиозных и исторических причин не прижилась, уйдя в прошлое сразу после смерти ее инициатора.
