Конец XVIII века в Российской империи с развившимся делом книгопечатания породил первые примеры самиздатовской политической литературы, а одновременно и первые прецеденты борьбы тайного сыска с таким проявлением крамолы в государстве. Дело Радищева с его «Путешествием» в этом ряду является самым известным, но далеко не единственным и даже не первым. Еще до Радищева Тайной канцелярией разыскан за отпечатание анонимного памфлета против крепостного права и российских законов некий купец Попов, после долгих допросов у Шешковского он осужден к высылке в отдаленный монастырь у Белого моря. Позднее Тайная канцелярия арестует поручика Кречетова за то, что «сочиняет разные сочинения против царской власти, клонящиеся к содеянию бунта», а при обыске в бумагах Кречетова еще и обнаружили рукописный проект будущей конституции России. Это окончательно решило участь поручика Кречетова, он тоже объявлен ведомством Шешковского опасным государственным преступником и заточен в Петропавловскую крепость без права переписки с внешним миром.
И с тем явлением, которое остряки советского времени по аналогии с самиздатом назовут «тамиздатом», тайному сыску тоже приходилось уже сталкиваться до случая с Радищевым. Еще видный чиновник Петровской эпохи и по совместительству российский историк Василий Татищев, поняв, что его «Историю российскую с древнейших времен» на родине напечатать не торопятся, переправил свой объемный труд на Запад. Но и попытку издать татищевскую историю в Англии сорвут агенты российского правительства во времена правления Анны Иоанновны, а позднее и сама рукопись будет кем-то выкрадена в Европе, до нас дойдут лишь ее куски. В те же аннинские времена «политических заморозков» в империи попытки анонимного тамиздата в европейских странах русскими подданными или эмигрантами будут предприниматься не раз. По поводу издания в той же Англии (самой труднодоступной для российского тайного сыска и разведки страны Европы на долгие годы) книги «Писем из Московии» (в Европе известной как «Московские письма», автор так достоверно и не установлен) ведомство Ушакова будет проводить долгое расследование ее появления и переправки на Запад. Даже послу в Лондоне Кантемиру поручат устанавливать автора и давать всем европейским дворам опровержение, ведь в книге изобличалась деспотия правления Анны и ее немецко-говорящих фаворитов, а отдельно часть текста посвящалась жестокостям самой ушаковской Тайной канцелярии.
Позднее такую же ярость у Екатерины II вызовет другая изданная в Европе книга, правда, уже не эмигранта-анонима, а бывшего французского дипломата в России Рюльера, где будут описаны жестокости екатерининского тайного сыска, а также подробности свержения Петра III с доказательствами причастности самой Екатерины к его убийству графом Орловым. Но тогда хотя бы автор был известен, и послы Екатерины требовали у Версаля ареста и помещения Рюльера в Бастилию (хотя и безуспешно), как и запрета к продаже самой «клеветнической книги». Тогда Екатерина тоже ставила перед своими дипломатами-разведчиками задачу скупать во Франции как можно больше экзепляров книги Рюльера для их уничтожения, а также распространять «во французской земле» анонимное опровержение на рюльеровские сенсации якобы от имени анонимного русского писателя под названием «Противоядие», на самом деле написанное самой Екатериной II. Так что в деле политической пропаганды и контрпропаганды русская разведка и тайный сыск первые шаги сделали уже в середине XVIII века.
Радищев же оказался нашим самым известным самиздатчиком благодаря твердо установленному его авторству «Путешествия из Петербурга в Москву» и направлению своих либеральных взглядов, позволившему затем Ленину и соратникам-большевикам объявить его своим идейным предшественником. Хотя в целом Радищев всего лишь выступал против варварского, на его взгляд, крепостного права и несоблюдения законности в России, как тот же сосланный в монахи купец-вольнодумец Попов, запертый в крепость поручик Кречетов или невыявленные авторы «Писем из Московии».
А были и другие, менее замеченные историей самиздатовские или анонимные пионеры российской либеральной оппозиции. Было знаменитое дело об антиправительственных стихах майора Паскова, которым также занимались в Тайной канцелярии. Сами стихи Паскова в деле сохранились, выглядят сейчас они довольно невинно, и трудно даже понять, какие намеки крамолы углядела в них екатерининская тайная полиция. Но Паскова, признавшего свое авторство, раскаявшегося и просившего о снисхождении, за эти вирши отправили отбывать заключение в крепость Динамюнде. По его делу, между прочим, привлекали не только самого выявленного автора крамолы в стихах, но и тех, кто их читал или переписывал. В архивах осталось упоминание об аресте и допросе в провинциальном украинском Кременчуге губернского чиновника Симоновича, которого в 1792 году обвиняли в рукописном переписывании книги Радищева и стихов Паскова. В докладе по этому делу императрице Самойлова, исполнявшего в последние екатерининские годы обязанности генерал-прокурора вместо уже неизлечимо больного Вяземского, тот сообщает: Симоновича сослали в Сибирь. При этом наказание провинциального чиновника ссылкой в дальние края Александр Самойлов называет милостью к нему со стороны доброй императрицы, как и к самому автору возмутительных стихов Паскову. А ведь чиновник Симонович всего-навсего переписывал в свои тетрадки чужие стихи, возможно, понравившиеся ему исключительно с художественной стороны. Но по тем временам ссылку его в сибирские дали всерьез считали милостью. Имелось в виду, что Радищеву, Кречетову, Паскову, Симоновичу и их собратьям не рубили головы, хотя и могли по тогдашнему закону.
Такую же милость Екатерина Великая проявила и к другому либералу от литературы, поэту и драматургу Денису Фонвизину. Хотя главный тогдашний драматург Российской империи и раздражал периодически императрицу своими колкостями в адрес власти, хотя на него в Тайную канцелярию часто приходили доносы, от преследования его до самой смерти в 1792 году спасали литературное имя и всероссийская известность. А вот поэту Княжнину увлечение либеральными идеями и интерес к наследию французской революции стоили не только ареста, но и жизни. Яков Борисович Княжнин, поэт, дипломат, член Академии наук и преподаватель литературы в Кадетском корпусе Санкт-Петербурга, осмелился в книге «Горе моему отечеству» предположить, что внутреннюю политику России надо либерализовать, чтобы избежать всеобщего возмущения и революции в стиле французских событий. Кроме этого, он осмелился написать об императрице Екатерине II совершенно дерзкие по понятиям тех лет строки: «Погибни, злая мать, то сердце варварско, душа та, алчна власти…» Итогом этих рассуждений поэта и литератора стал его вызов для допроса к Степану Шешковскому, после которого Княжнин, обвиняемый в призыве к свержению царской власти, скончался от причиненных ему телесных повреждений в духе «следственных действий» грозного первого инквизитора империи. Тираж же его пьесы «Вадим Новгородский», в тексте которой замаскированные под исторический сюжет и отыскались эти крамольные намеки на личность Екатерины II, тайным сыском уже после смерти Княжнина был практически целиком конфискован и сожжен.
В случае Радищева, Паскова, Княжнина, да и в делах других первых авторов политического оппозиционного памфлета в России Тайная канцелярия обрушивалась на них не совсем в слепой злобе. Видимо, сыску уже тогда хватило дальновидности разглядеть будущие опасности царскому престолу от этих первых и робких начинаний. Опасность эту Шешковский разделял и делился своими соображениями об «авторах-смутьянах» на аудиенциях у императрицы. Та тоже разделяла опасения сыска, об этом же свидетельствет и резолюция Екатерины на радищевском деле о том, что автор «Путешествия из Петербурга в Москву» будет похуже Пугачева. Идейный агитатор против верховной власти приравнивался к бунтовщику, взбаламутившему незадолго до того половину империи русским беспощадным бунтом. Время подтвердило правоту Шешковского в вопросе об опасности для монархии в целом появления такого направления общественной мысли в России. Только к концу XVIII века российский политический сыск начал делать какие-то первые прогнозы, это были зачаточные ростки политической аналитики сыска для власти. Понемногу первая спецслужба России переставала быть совсем уж слепым топором в руках монарха, что было характерно для первых двух вариантов Тайной канцелярии от времен Петра Великого до Елизаветы.
