Cтраница 98
Читатель вправе сам судить, далеко ли мы сейчас в современной России ушли от этих реалий XVIII века в плане тайного сыска и вообще давления власти на российское общество. Кто-то считает, что ушли далеко, а те времена канули в вечность навсегда, что даже не такой далекий период сталинских репрессий уже стал безвозвратной историей. Кто-то, напротив, полагает, что все в нашей истории в этом вопросе непростых отношений власти, ее тайного сыска, оппозиции и общества крутится по спирали и снова возвращается в разных вариациях с поправкой на существующий — на дворе день. Недавно встретилось в рассуждении писателя'Эдуарда Лимонова в его новой книге «Русское психо» (написанной, кстати говоря, автором в заключении по политической статье) такое эссе, где автор из газетной статьи о беглом дезертире в Моздоке проводит сравнение его эпопеи с историей бегства из-под ареста Емельяна Пугачева в тех же краях ровно за 230 лет до описываемых событий. И бежит этот наш современник-дезертир в тех же местах, и скрывается там же, где бегал объявленный в розыск казак Зимовейской столицы Емельян Пугачев (тоже по тем временам дезертир) до объявления себя царем Петром III, и обкладывает дезертира милиция так же, как екатерининский сыск обкладывал Емельяна. Да и сам Лимонов пишет все это в качестве узника тюрьмы, построенной как раз в годы правления Екатерины Великой. Все эти параллели действительно выглядят впечатляюще, как и сам смелый вывод автора, что все у нас повторяется, что 230 лет это немного, а только четыре средних жизни россиянина (по 60 лет каждая), что все у нас смешалось (Пугачев, дезертир, Тайная канцелярия, милиция, старые заставы-рогатки, современные КПП), а нас всех кружит эти 230 лет в одной метели вечного государственного насилия. Вывод, как всегда, у Э.В. Лимонова хлесткий и небесспорный, к тому же писатель считает себя политическим узником и жертвой режима. Но ведь об этой постоянной карусели насилия со стороны власти и ее репрессивных органов сыска по отношению к обществу пишут и более взвешивающие свою позицию авторитетные историки или маститые публицисты. И нельзя сказать, что эти реалии XVIII века ушли от нас очень далеко, что мы должны их рассматривать только в качестве исторического материала, и больше никак. В той эпохе заложено еще много предостережений для нашего современного состояния в России.
И это главный вывод, который подсказывают нам страницы истории Тайной канцелярии и всех ее модификаций XVIII века. Если в новые российские реалии тащить негативный опыт нашей истории, то можно будет раз за разом по Фолкнеру констатировать, что и это прошлое не умерло, и оно даже не совсем для нас прошлое.
