— Хотелось, а от возни в земле он особо не изменится, брат.
— Действительно, потому что если это поле не вспашешь ты, его вспашет кто-то другой, — Анно снова повеселел. — Не волнуйся, братец! Ибо тот урожай, что мы взращиваем на полях Божьих, могут поднять только те, у кого есть дар к этому! А вдвоем, мы с тобой, мы сможем посеять слово Божие в душах многих грешников и вырастим Господу добрый урожай, верно?
— Дай Бог, братишка, дай Бог, чтобы так и было, — сверкнул глазами Хобан.
— И не сомневаюсь! — опять хлопнул его по плечу Анно. — А теперь идем — я покажу тебе трапезную, где ты будешь есть, но не досыта, аббатство, где ты будешь молиться, ежечасно и куда больше, чем думаешь. А это наши кельи, их ты уже видел — здесь ты будешь спать, но тоже не долго.
— Ты меня пугаешь? Здесь и в самом деле так тяжко?
— Да, братик, да. Но ты выдержишь, обещаю. Таких, как ты, скорее отпугнет скука, — на этот раз сверкнул глазами Анно. — Идем к вечерне. Это будет твоим первым уроком.
Глава двенадцатая
Род проснулся от птичьих трелей. Приподнялся на плече, покрутил головой, сонно хлопая глазами, пока окружающее не прояснилось. Трели оказались не птичьими. Это распевала его дочь Корделия. Она весело поглядела на заспанного отца.
— Доброе утро, папа! Отличный денек, не правда ли?
— Как скажешь, — проворчал Род, приводя себя в сидячее положение. — Но как бы мне ни нравилось сбегать от шума городского, милая моя, признаюсь, что предпочел бы провести эту ночь цивилизованно, на матрасе.
Конечно, он спокойно мог бы взять матрас с собой — в комплекте его космического корабля имелись автоматические самонадувающиеся матрасы — но за это его запросто могли бы заподозрить в колдовстве. При текущем положении дел, когда кругом так и шныряют вредные призраки, настроения у местных крестьян были не очень миролюбивые. Так что Род испустил страдальческий вздох, свернул подстилку, поднялся и вытряхнул свой плащ.
— Хорошо, хоть лето на дворе.
— Ой! — удивленно уставилась на него Корделия. — И не подумала бы спать на дворе зимой, папа!
— Я бы тоже, — кивнул Род. — Разожги огонь, ладно? Я сейчас вернусь.
И удалился, повинуясь зову природы.
Когда он вернулся, Корделия уже собрала небольшой костерок из хвороста и пристально уставилась на сухие ветки. Над ветками заклубился легкий дымок, потом вспыхнуло пламя. Корделия отвела взгляд от огня и весело посмотрел на отца.
— Костер горит, папа. Чем будем завтракать?
Кстати и потренируюсь, подумал Род. Его глаза уставились в пустоту, он сосредоточился на окружающих его мыслях. Червяк, еноты, олень… есть! Удравшая из деревни курица только что снесла еще два яйца. Род углубился в транс, чувствуя прилив псионической энергии, и стал усиленно представлять себе, что куриные яйца находятся здесь, а не там.
Легонько хлопнуло, и чародей почувствовал, как что-то легло в его ладони. Опустив глаза, Род увидел четыре белых, свежих куриных яйца.
Где-то неподалеку бывшая домашняя несушка с недоуменным квохом подскочила с гнезда и обалдело уставилась на пустое место.
* * *
Час спустя лудильщик и его дочка вошли в маленькую деревушку, не больше десятка домов, со звучным названием Гамлет
[8]
(некий грустный принц, вероятно, страшно бы возмутился). Лица у них были развеселые, котелки и сковородки задорно бренчали, и оба старательно прислушивались к любым мыслям о летающих кастрюльках, призраках или просто других эсперах. Роду даже не потребовалось зазывать людей — оказалось, что все крестьяне собрались на клочке вытоптанной земли, служившем деревенской площадью, и о чем-то остервенело судачили.
— Папа… а разве они не должны быть в поле? — удивленно распахнула глаза Корделия.
— В такое время — должны, — кивнул Род. — Должно быть, что-то стряслось. Может быть, именно то, что мы ищем?
— Может быть, — Корделия посмотрела на толпу и тряхнула головой. — Не разберу ни одной отдельной мысли, папа. Все перепугалось.
— Ну ладно, придется вернуться к старомодным методам.
Род шагнул вперед и тронул одного из деревенских за плечо.
— Привет, селянин! Из-за чего такой базар?
— Ты что, не слышал? — крестьянин обернулся, увидел лудильщика и презрительно сморщил нос. — Как, лудильщик — и не слышал последних новостей? Ну, тогда я тебе расскажу! Архиепископ — аббат то есть, если ты и этого не знаешь — издал новый указ.
Род почувствовал, как защита сама собой окружает его, словно невидимым шаром.
— И чего он указал?
— Что каждый, кто не присягнет в верности Греймарийской Церкви, будет объявлен еретиком.
Корделия перепугано уставилась на мужика. Лицо Рода осталось неподвижным. Он только повторил:
— Еретиком.
— Угу, — кивнул крестьянин. — И будет отлучен.
Выделить чьи-то отдельные мысли у Рода получалось ничуть не лучше, чем у Корделии, но он хорошо чувствовал, как вокруг кипят эмоции — возбужденные, фанатичные, на пределе насилия.
— А вы все, стало быть, принадлежите к Греймарийской Церкви?
— Ага. Наш лорд, граф Флоренцо, повинуется своему лорду, герцогу ди Медичи, а тот заодно с архиепископом.
Теперь крестьянин уже беспокойно хмурился, до него наконец дошло, что рядом — чужаки. Толпившиеся вокруг заметили его мрачную рожу и тоже, покрутив головами, уставились на Рода с Корделией. В несколько минут вся деревня смолкла, не сводя глаз с двух незнакомцев. Корделия прижалась к отцу, чувствуя их враждебность.
Сквозь толпу протолкнулся широкоплечий, приземистый и нечесаный крестьянин.
— Я староста этой деревни, лудильщик. Отвечай, что ты за человек.
— Еретик, — просто ответил Род.
* * *
— Я думала, они тебя повесят, папа.
— Сожгут на костре, радость моя. Таково наказание за ересь. На мой взгляд, чересчур суровое.
— Слава Богу, что нас не сожгли!
— Естественно, мне не стоило вот так срываться. Хорошо, что какой-то хозяйке понадобился новый котел.
— Ага, и потом еще мальчишка-поваренок из замка, который принес столь нужную новость, — кивнула Корделия. — Как здорово, что повару в замке срочно потребовались два противня и сковорода! И кто бы мог подумать, что он купит их у еретика?
— Видишь ли, даже в таком отсталом обществе, прежде чем подходить к решению таких мелочей, как вопросы истинной веры, сначала заботятся о насущных делах. Но, вообще-то, это хорошо, что у нас нашелся повод улизнуть от них до того, как они решат вновь вернуться к религиозным дискуссиям.
