Руки Берил, молодые, покрытые кровью.
Чернота начала опускаться на ее отчаянное, взмокшее лицо, и Блажка поняла – с кошмарным бессилием, – что ее неумолимо затягивало в объятия смерти. Она закричала, противясь этому, выражая яростную мольбу. Но ее затянуло все равно.
Барабаны.
Она услышала гневный бой барабанов, гортанные завывания на языке орков. Старый тяжак ранил ее под палящим солнцем, вогнав в плоть острые изогнутые кости. Муки грозили утопить ее рассудок в безумии. Но она не кричала. Боль была для нее ничем. Боль была пуста, как пески вокруг.
Блажка отринула боль, заместив ее нахлынувшей силой.
Ее руки знали, что такое сила, и жаждали крушить. Она ломала кости, ломала черепа. И прорвалась на волю.
Она видела голод, видела охотников. И подавила их всех кровью. Пустыня закончилась, когда она прошагала на юг, и ее ноги коснулись травы. Там появилась стая. Не такая бездумная, как орки: звери не стали на нее охотиться. Они собрались вокруг нее, и она спала, чувствуя их дыхание во все фазы луны. Она поделилась с ними своей силой. Стая росла, щенки становились матерями. Орки продолжали искать, продолжали погибать. Дальше на юг, в курящиеся джунгли. Место чудовищной жизни и быстрой погибели. Но не ее, не ее стаи. Они выживали. И правили.
До зова. До притяжения.
Назад к травянистым полям. В пустыню. Стая пошла следом. И вместе они увидели большую воду, давно забытую, со времен боли и барабанов.
И перешли ее.
Блажка узнала Уль-вундулас.
Пустоши, такие буйные после бесплодных песков. Она узнала реки. Зов, притяжение заставляло ее идти вперед. Орки тоже здесь бывали. На своем пути она убила меньших своих сородичей, что сидели на прирученных кабанах, и разграбила повозку с припасами, что у них была. Блажка узнала татуировки ездоков.
Шквал бивней.
Она натравила стаю на орков, и звери перебили их так же, как всех остальных. Стая утащила орков прочь и попировала их плотью. Источник зова стал ближе, и Блажка увидела Щербу, почувствовала отвращение при его виде. Он приближался к источнику, к месту, где ему было запрещено показываться. Разъяренная, она послала стаю…
Блажка резко вскочила, втягивая воздух. Видения изодранными знаменами развевались у нее перед глазами. Щупальца воспоминаний щекотали ее нутро, и она больше осязала их, чем видела или слышала. Откровения грозили засыпать ее с головой.
Ошеломленная и испуганная, она смотрела на то, как Крах мучает Шакала.
«Нет».
Блажка оттолкнулась от земли, встала на ноги.
– …нет.
Равновесие подвело ее через два шага, и она упала ничком. И поползла на животе.
– Нет.
Блажка уперлась в землю руками, подобрала колени и двинулась вперед, будто зверь.
– Стой.
Пальцы ног нашли опору.
– Хватит!
Она полностью пришла в себя.
– СТОЙ!
Она говорила по-орочьи – на языке, которым владела, но редко пользовалась.
Но гнев Краха не стихал.
Блажка ухватила его за руку.
– Прошу.
Он, не обращая на нее внимания, продолжил тянуть. Блажка слышала, как плечо Шакала с щелчком вышло из сустава. Она попыталась ослабить хватку Краха, но тщетно.
– Я не знала!
Шакал бился в воздухе. Кожа его плеча натягивалась, начиная рваться. Под его дрыгающимися ногами валялся меч. Блажка схватила его и заглянула в свирепое лицо Краха.
– Не заставляй меня, – взмолилась она.
Он не собирался отступать.
Тогда, занеся ятаган над головой, Блажка с страдальческим криком обрушила его на плоть, которая, знала она, поддастся ему.
Рука Аттукхана с неистовым громом отнялась от тела.
Глава 40
– Вождь…
Слово достигло Блажкиного слуха сквозь рой огромных пчел.
– Вождь.
Сморщив лицо и уперевшись рукой, чтобы себе помочь, она сумела сесть.
– Вождь, слава чертям! – Баламут сидел перед ней на коленях, разинув рот. – Мы не знали, что делать. Дикари не подпускают нас к нему.
Блажка осмотрелась вокруг, от движения глаз в черепе расцвела боль. Ее переместили. Нет, ее отбросило. Ее, Краха и Шакала. Они взмыли в воздух и разлетелись кто куда. Но Шак теперь лежал возле нее, а перед ним на коленях сидел Овес. На лице трикрата застыла маска непонимания. Он не смотрел на нее – только на обрубок, в который она превратила руку Шакала, отняв ее чуть выше локтя. Рана была перевязана. Завернутый, покрытый пятнами сверток, лежавший неподалеку, мог быть лишь остальной частью руки.
– Он не мертв, – заверил ее Баламут.
Глаза говорили Блажке, что это ложь. Рука, что лежала у Шакала на груди, – что Баламут говорит правду. Шак дышал. Едва заметно, но он был жив.
И не только он.
По другую сторону от Блажки лежала Инкус, ее заросшая голова слабо шевелилась. Жрика тоже была здесь, хоть и без сознания. Хорек сидел рядом, с ошеломленным видом прижимая платок к рассеченной брови. За ним стоял Облезлый Змей – он присматривал за свинами Ублюдков, которые стояли стреноженные и спокойные.
Напротив Блажки Н’кисос сидел на коленях с Синицей, держа ее, несмотря на сломанную руку и явную боль. На’хак стоял поодаль. Старший эльф был весь в побоях и порезах. С топором в руке, он не сводил глаз с Краха, который находился в броске дротика от него.
Огромный ук’хуул стоял на коленях, обмякший, повесив голову, в центре мертвой стаи. В живых осталась лишь одна гиена, которая суетилась, поскуливая, между своих раздувших собратьев, из ее бока торчало сломанное древко дротика. Но животное было не единственным диким существом, бдевшим возле Краха. На свинах восседали Клыки наших отцов, которые образовывали грубый заслон вокруг него. Почти два десятка полукровок, украшенных костяными украшениями.
Кул’хуун стоял по центру и говорил с Колпаком.
– Они прибыли сразу после того, как ты… э-э… – Баламут прочистил горло. – Сразу после того, как тобой овладела та штука, которая вышла из эльфийской щелки и разрубила Шакала на две части.
Блажка положила руку на плечо молодого полукровки, чтобы с его помощью подняться с земли.
– Я не понимаю, вождь, – сказал он, вставая рядом с ней.
Блажка не ответила и посмотрела на Синицу. Эльфийка ответила сама.
Вытянутое лицо Синицы выдавало смесь новой вины, старой скорби и, несмотря на ее изможденный вид, великого облегчения. Такой взгляд Блажка много раз видела у Берил, особенно когда та смотрела на Овса с Шакалом, но изредка он бывал адресован и самой Блажке.
